Вдали показались вереницы соборных огней. Иммануэль скрестила руки на груди, продрогнув до костей. Зуб не попадал на зуб, и пальцы онемели от холода.

Вот и настал день, когда она сама будет вершить свою судьбу: пророк или костер.

Вефильские прихожане хлынули в собор, заполняя скамьи. Толпа зевак по сравнению с первым заседанием суда выросла вдвое, и много мужчин и женщин стояли вдоль стен и сидели в проходах.

Когда все сиденья были набиты битком, Иммануэль снова заняла свое место на алтаре, сложила руки на коленях и низко опустила голову.

«За Эзру, – сказала она себе, снова и снова повторяя про себя его имя. – За Онор. За Глорию. За Мириам. За Веру. За Дэниэла. За Лию. За Вефиль и за все его невинные души».

За ее спиной встали апостолы, выстроившись в шеренгу вдоль алтаря. Они были облачены в свои самые торжественные одеяния: толстые сутаны из черного бархата, волнами ниспадающего на пол. Когда последние прихожане нашли себе место на скамье или у стены, вошел пророк. Он тоже был одет в свою лучшую сутану темно-алого цвета, такого насыщенного, что ткань казалась почти черной. Он шел босиком, и когда он ступал по проходу, из-под подола сутаны то и дело выглядывали пальцы его ног.

– Пришло время вызвать для допроса подсудимую. Сегодня мы услышим ее последнюю исповедь.

Руки Иммануэль задрожали. Она обхватила ими колени, ощущая, как во рту пересохло, и язык прилип к нёбу. Подняв голову, она рассматривала толпу собравшихся зевак. Среди них были знакомые ей люди: Эстер, сидевшая в первом ряду, Муры, занявшие скамью прямо за ней, – но большую часть лиц она не узнавала. Собор был полон мужчин и женщин, и все смотрели на Иммануэль с тем же страхом и отвращением, с которым она сама когда-то смотрела на Лилит в Темном Лесу.

Пророк повернулся к ней лицом.

– Говори же, и пусть истина будет услышана.

Иммануэль расправила плечи и заставила себя поднять взгляд на паству. Она знала, что не совершала ничего дурного, что за ней нет настоящих грехов, которые заслуживали бы раскаяния и отпущения. Но она также знала, что ее судьба и судьба Эзры зависели от этой исповеди. То, что она скажет дальше, определит, доживут ли они до завтра. И если для того, чтобы спасти их обоих, требовалось ложное признание вины – то, что ж, так тому и быть.

– Меня зовут Иммануэль Мур. Я дочь Мириам Мур и Дэниэла Уорда.

Ее слова были встречены молчанием. Мертвым, удушающим, тошнотворным молчанием.

– Я стою перед вами: убийца, обманщица и неисправимая грешница. Я запятнала доброе имя своей семьи. Я презрела заветы Священного Писания, пророка и Доброго Отца.