Она и на это фыркает.

— Она правда повредила спину, когда играла в теннис? — спрашиваю я. — Так она и пристрастилась к таблеткам?

— Вот что, — отвечает Соня, — таблетки она пила, потому что ей нравилось. И воровала, потому что нравилось.

— Или потому что не могла остановиться? — предполагаю я.

— Слышали бы вы себя! После всего, что случилось.

Киваю со вздохом.

— Порой мне страшно, что и во мне это заложено, — добавляет она, понизив голос. — Это наследственное.

— Нет, — возражаю я. — Нет. Не думаю.

— Но есть исследования на эту тему. — Она пытается содрать с папки ярлык. — Она хоть раз... говорила обо мне?

Знаю, что она хочет услышать.

— Постоянно, — отвечаю, — без конца твердила, как без вас скучает. Какая вы хорошенькая. Она хранила ваш локон и фотографию, где вы с отцом на пляже.

— Вот как?

— Да-да. Это было у нее самое дорогое.

— Она бросала меня дома одну, а сама уходила за таблетками. Кажется, это первое, что я помню в жизни, — как молотила в запертую дверь.

— Простите, — повторяю я в который раз.

— Отец рассказывал, что пытался с ней поговорить, когда понял, что происходит, и она билась в истерике, клялась, что это в последний раз, что будет лечиться, что для нее нет ничего дороже нас, — и он ей поверил. Но все повторялось раз за разом.

— Сколько вам было — три? Четыре?

— Четыре, когда ее лишили родительских прав. Отец, по его словам, ждал, что в суде будет настоящая битва — Крамер против Крамера, — но она просто-напросто отказалась от прав и сбежала в Веллингтон. Начала новую жизнь. И даже не пыталась за меня бороться.

— А связь с вами она поддерживала?

— Прислала мне подарок, когда мне было почти пять лет, перед школой. Коробку начатых блокнотов, полудохлые маркеры. Треснутую точилку. Видимо, кто-то выбросил. Когда она начинала с вами новую жизнь.