— Моей ахиллесовой пятой всегда будет Марни, — сказала Хизер, поднимая глаза от бокала.
— Никто ничего не знает о Марни и о той поре твоей жизни. Это не то что теперь, когда каждая фраза, каждый жест фиксируются и рассылаются по Интернету. Господи, радуйся, что тогда мы жили не так, как сегодня, опасаясь каждой записи в сети, каждого прохожего с фотокамерой и неутолимой потребностью привлечь к себе внимание.
— То есть практически всех людей. — Хизер снова глотнула виски. Кубики льда подкатили к её губам и снова упали на дно хрустального бокала.
— Нет, правда, детка? Что именно тебя тревожит?
— Этого я не могу сказать даже тебе.
Ричард с минуту молчал, потом протянул к ней руку.
— Я — твой муж. Должно быть, это и впрямь страшная тайна, если ты боишься доверить её даже мне.
— Страшная, — не стала отрицать Хизер. — Но дело не в том, что я тебе не доверяю. Просто если скажу, тайна перестанет быть тайной. Все равно что я выдала бы её всему белому свету. Мне придется давать правдивые ответы о том, что случилось. Ты же знаешь, лгать я не умею. И никогда не лгу.
— Просто иногда не договариваешь. Ведь умолчание — это тоже ложь?
— В каком-то смысле, да. Пожалуй. Если это когда-нибудь и станет известно, то не от меня. Я потеряю всё.
— А мне ты расскажешь? — спросил Ричард.
— Моего молчания недостаточно? Произнести это вслух равносильно преданию огласке.
— Если твоя тайна настолько ужасна, возможно, тебе нужен адвокат.
— Сейчас у меня их два. Впрочем, это неважно. Речь не обязательно идет о правовых вопросах. Под сомнение будут поставлены мои человеческие качества, путь, который я избрала вопреки здравому смыслу.
— Ты была молода, — возразил Ричард. — Что бы тогда ни случилось, вряд ли это исключительно твоя вина.
Хизер знала, что муж безмерно её любит и простит ей всё, что бы она ни совершила. Но, даже зная это на клеточном уровне, она все равно не могла ему рассказать.
— Я люблю тебя, — промолвила Хизер.
— Знаю.