— Я тоже помнила все страны и их столицы, — говорит она. — И еще много всякой всячины. Однако дела не всегда идут так, как должны.
Она улыбается с видом почти героическим. В расчете на почтеннейшую публику. Только совсем девчонка может улыбаться так, думает Макс. Веря, что подействует.
— Трудно, когда ты женщина, — произносит Ирина, стирая с лица улыбку. — Все еще трудно…
Солнце, перебираясь со стола на стол, освещает теперь ее лицо. Она щурится, надевает очки.
— Знакомство с Хорхе открыло передо мной новые возможности. Проживать все это вблизи.
— Вы любите его?
— Вы полагаете, возраст дает вам право на такую бесцеремонность? — вопросом на вопрос отвечает она.
— Ну да. Должны же быть хоть какие-то преимущества…
Молчание. Гул машин. Отдаленный автомобильный гудок.
— Меча говорит, когда-то вы были очень хороши собой.
— Разумеется, был. Раз она так говорит.
Теперь лучи дотянулись и до Макса, который видит двойное отражение своего лица в больших черных стеклах ее солнечных очков.
— Да, конечно, — говорит она безразлично. — Конечно, я люблю Хорхе.
Она закидывает ногу на ногу, и Макс невольно смотрит на эти юные обнаженные колени. Кожаные сандалии на плоской подошве открывают пальцы с ногтями, выкрашенными в темно-темно-красный, почти лиловый цвет.
— Иногда я рассматриваю его, когда он сидит за доской, — продолжает Ирина. — Гляжу, как он передвигает фигуры, как делает свои рискованные ходы, и думаю, что очень люблю его… А иногда — когда он совершает ошибку, отказывается от того, что накануне мы приготовили вместе, и в последний момент меняет решение или медлит… В такие минуты я его ненавижу всей душой.
Она замолкает на мгновение, словно прикидывая, насколько точно сформулировала то, что чувствует.
— И мне кажется, что, когда он не играет, я люблю его больше.
— Это естественно. Вы оба еще так молоды.
— Нет… Молодость тут ни при чем.
На этот раз молчание затягивается так надолго, что Макс думает — разговор окончен. Поймав взгляд официанта, он двумя пальцами чертит в воздухе зигзаг, имитирующий роспись на счете.