— Так или иначе, я никогда не зависела от Армандо.

— Ты имеешь в виду только деньги?

— Вижу, что дорогая одежда не притупила твою прозорливость, дорогой.

Он знал: женщина смотрит на него, но не поворачивал голову, уставясь в ту даль, где помаргивал маяк. Меча шевельнулась, и он почувствовал близость ее тела. Теплое, вспомнилось ему. Стройное, нежное и теплое. На ужине у Сюзи Ферриоль он восхищался ее обнаженной спиной, низко открытой вырезом атласного платья цвета мрамора, голыми руками, наклоном головы на стройной шее, движениями, любезной улыбкой в разговоре с другими гостями. Внезапную серьезность, когда, вдруг почувствовав, что с другого конца стола она смотрит на него, он ловил взглядом золотистые отблески ее глаз.

— Я познакомилась с Армандо еще девчонкой. Он обладал целым миром и вдобавок к нему воображением.

В памяти Макса беспорядочно заметались смутные картины, яркостью своей повергая его в растерянность. Слишком много ощущений, подумал он. Он предпочитал это слово слову «чувства». И сделал усилие, чтобы взять себя в руки. И вслушаться в то, что говорила Меча.

— Да, — продолжала она настойчиво. — Лучшее, что было в Армандо, — это его воображение. Поначалу.

В оставленное открытым окошко задувал легкий ночной бриз. Но через мгновение она завертела рукоятку, поднимая стекло.

— Он начал с того, что рассказывал мне про женщин, с которыми был близок, — продолжала она. — Для меня это было как игра… Это занимало. Заводило. Дразнило.

— Это он так тебя обольщал. Сукин сын твой Армандо.

— Не говори так… Ты не понимаешь. Все это было частью игры.

Она вновь пошевелилась, и Макс услышал, как еле слышно зашуршала ткань по коже сиденья. Когда они выходили с виллы, он кратким учтивым движением прикоснулся к ее талии, покуда учтиво пропускал вперед в дверях, чтобы тотчас обогнать и спуститься по ступеням первым. И в тот миг, из-за того, что он напряженно осмыслял непривычность положения, и нахлынули на него ощущения — а может быть, это и впрямь были чувства? А сейчас в почти интимной полутьме автомобиля, вспомнив, как обрисовывало вечернее платье ее бедра, он испытал прилив острейшего желания — всамделишного, а не придуманного. Удивившее его самого алчное влечение к этой коже, к этой плоти.

— И в конце концов мы перешли от слов к делу, — говорила меж тем Меча. — Глядели сами и подставлялись под взгляды.

Он возвращался к действительности словно из дальней дали и не сразу, с трудом понял, что она говорит про Армандо де Троэйе. Про их странноватые отношения, свидетелем и врасплох захваченным участником которых он раза два становился в Буэнос-Айресе.