– Вот все, что осталось от Карлоты Брунер, – проговорила женщина.
В сундуке лежали лакированные шкатулки, агатовые четки, какая-то фарфоровая фигурка, сломанные веера, очень старая и потрепанная светлая мантилья, шляпные булавки, корсеты из китового уса, сумочка из мелких серебряных колечек, перламутровый театральный бинокль, поблекший букетик бумажных, матерчатых и восковых цветов для шляпы, альбомы с фотографиями и открытками, старые иллюстрированные журналы, разные футляры из кожи и картона, необычно длинные замшевые перчатки, зачитанные книжки стихов, школьные тетради, коклюшки для плетения кружев, светло-каштановая женская коса более чем полуметровой длины, каталог Всемирной выставки в Париже, кусок коралла, миниатюрная венецианская гондола, растрепанный путеводитель по развалинам Карфагена, черепаховый гребень, стеклянное пресс-папье с морским коньком, замурованным в толще стекла, старинные монеты – испанские, с изображением Изабеллы II и Альфонса XII, и римские. Лежала там же и толстая пачка писем, перевязанная лентой. Куарт прикинул на глаз, что их было там около полусотни; почти три четверти из них составляли конверты со сложенными втрое листками внутри, остальное – открытки. Бумага от времени пожелтела, сделалась ломкой, чернила выцвели, так что буквы больше не были ни черными, ни синими, а коричневыми, а кое-где и совсем расплылись. Все письма и открытки – без почтовых штемпелей – были написаны изящным, с наклоном, почерком Карлоты. И на всех стоял один и тот же адрес: Капитану дону Мануэлю Ксалоку, порт Гавана, Куба.
– А от него нет ничего?
– Нет. – Опустившись на колени перед сундуком, Макарена взяла несколько писем и рассматривала их, зажав в пальцах дымящуюся сигарету. – Мой прадед сжигал их по мере того, как ему их передавали с почты. А жаль. Мы знаем, что писала она, во не знаем, о чем ей рассказывал он.
Усевшись в одно из старых кресел, спиной к полкам, набитым книгами, Куарт перебирал открытки. На всех были изображены виды Севильи: Трианский мост, порт с Золотой башней и пришвартованной шхуной. На одной красовалась афиша ежегодной ярмарки, на другой – репродукция одной из картин, находящихся в соборе. Жду тебя, буду ждать тебя всегда, любимый, всегда твоя, жду известий, любящая тебя Карлота. Он взял один из конвертов и вынул письмо. Вначале стояла дата: 11 апреля 1896 года.