Мэл кивнул, смиряясь с неизбежным. И замурлыкал глумливо:
Свободен путь для наших батальонов, Свободен путь для штурмовых колонн!– В Париже тоже недурно. И «Хорста Весселя» по радио не передают, и по мостовым не топают их сапоги, и не надо убираться с дороги, когда идут коричневые батальоны.
– Это пока, – засмеялся Мэл, прихлебывая виски.
– Париж всегда останется Парижем.
– Останется, пока не перестанет, – возразил трубач. – Посмотри, что творится в Берлине. Даже трамвайные кондукторы носят на галстуке значок со свастикой. А чтобы купить сэндвич с огурцом на террасе «Эдема» или коктейль в «Сиро-баре», скоро потребуется свидетельство о чистоте расы.
– Хорошо сделал, что свалил, – сказал Фалько. – И что прихватил Марию.
– Ничего другого не оставалось. Да ты погляди, погляди на меня – чернокожий… неясной ориентации… и еще исполнитель дегенеративной музыки.
Театральным движением он расплел и снова сплел ноги. На губах заиграла улыбка, хотя глаза оставались серьезны. Фалько трубой обвел в воздухе контур его фигуры:
– Таких не берут в СС.
Мелвин расхохотался. Во всю свою жизнерадостную белозубую пасть африканца из Сент-Луиса. Не смех, а свинг.
– А в СА таких, как я, было полно.
– Чернокожих?
– Гомосексуалов! – Все еще смеясь, трубач от души глотнул виски. – Во главе с их вождем, Эрнстом Рёмом. Тот обожал строем водить всех берлинских трансвеститов маршировать гусиным шагом… Но это ему не помогло. Три года назад, когда Гитлер уже взял власть, их всех перебили – и Рёма тоже.
– Куда нам до них…
– Не говори! А в Германии, если ты без мундира, так и вообще никуда.
Фалько взял еще несколько нот. Получилось вполне прилично. Потом обернулся и поблагодарил Сида, который отложил щетки, встал и накрыл установку чехлом.
– Чего ж ты бросил своих друзей? Баярда и эту блондиночку? – спросил Акажу.
– Да так… – Фалько неопределенно повел плечами. – Решил выпить еще малость.