— Однако, — заметил он, направляя лошадь налево, в дюны, — сделать кое-что всё же придётся.

Он соскользнул с седла и сказал коню:

— Как бы нам сделать так, чтобы ты меня не покинул, милый? — Конь уставился на него блестящими разумными глазами и поставил торчком уши. — Да, да, ты честный малый, никаких сомнений. Но вдруг тебе не понравятся звуки выстрелов; и я могу задержаться дольше, чем тебе хотелось бы. Пожалуй, я тебя сейчас спутаю вот этим подходящим ремешком.

— …Как я мало знаю про дюны, — продолжал он, отмерив шагами дистанцию и положив сложенный платок на нужной высоте на склоне песчаного холма. — Было бы очень интересно их изучить — свои флора и фауна, без сомнения.

Он расстелил мундир, чтобы в пистолеты не попал песок, и тщательно их зарядил.

— Если ты вынужден что-то сделать, то делаешь это, не особо осознавая — некое безрассудство, не более того, — сказал он, становясь в позицию. Как только он сделал это, лицо его приняло холодное, опасное выражение, а движения приобрели непринуждённую точность механизма. Песок вылетел из-под края платка; дым повис в воздухе, почти не колыхаясь; на коня шум как будто не произвёл впечатления, но он лениво следил за происходящим где-то первую дюжину выстрелов.

— Никогда не встречал столь точного оружия, — сказал он вслух. — Интересно, смогу я повторить старый фокус Диллона?

Он вынул из кармана монету, высоко подбросил в воздух и точным выстрелом сбил её в тот момент, когда она достигла наивысшей точки, между подъемом и падением.

— В самом деле, восхитительные инструменты: нужно беречь их от росы.

Солнце село; смерклось настолько, что язычок пламени освещал туманную ложбину при каждом выстреле; платок давно уже превратился в клочья.

— Боже, вот я посплю сегодня. О, какая обильная роса.

В Дувре, прикрытом с запада холмами, стемнело ещё быстрее. Джек Обри, покончив со своими немногими делами и впустую заглянув в Нью-Плейс («Мистер Лаунс нездоров, миссис Вильерс нет дома»), сидел за кружкой пива в кабачке возле Замка. Это была унылая, грязная, жалкая лачужка, бордель для гарнизонных солдат — но зато в ней было два выхода, а поскольку в передней комнате сидели Бонден и Лейки, он чувствовал себя в какой-то степени защищённым от неожиданностей. Он был не в духе, как никогда в жизни — тупая, беспощадная тоска; и то оцепенение, которое навалилось на него после того, как он осушил два кувшина, не помогло её развеять. Злость и негодование были его единственным спасением — и хотя они были несвойственны его натуре, он настойчиво злился и негодовал.