— Может быть, — сказал Макдональд. — Только для меня он не герой. Меня тошнит от этого дела с Караччиоло[103]. И к тому же какой пример он подаёт!

— А чем он не пример для морского офицера?

— Я об этом думал, пока лежал здесь, — сказал Макдональд. — Я размышлял об оправдании поступков.

У Стивена упало сердце: он знал репутацию шотландцев по части теологических дискуссий и со страхом ожидал излияния кальвинистских взглядов, быть может, приправленных парой-тройкой присущих Королевской морской пехоте доктрин.

— Людям, особенно с равнин, мало взваливать на свою голову собственные грехи или творить собственные законы; молодой парень будет изображать из себя мерзавца не потому, что считает, что другие его стороны перевесят этот факт, а потому что Тому Джонсу заплатили за то, чтобы он возлёг с женщиной — а поскольку Том Джонс герой, то и он обязан поступать так же. Может быть, для флота было б лучше, если бы Нельсона сунули в лошадиную поилку, пока он был ещё сосунком. Если оправданий какого-нибудь героя пьесы или рассказа достаточно для выгораживания реального мерзавца — то подумайте, что может наделать живой герой! Блудодейство, торчание в порту, повешение офицеров, которые сдались под честное слово! Хорошенький пример!

Стивен пристально вгляделся в него на предмет признаков лихорадки; они точно были, но пока неопасные. Макдональд уставился за окно; и, что бы он там ни увидел помимо глухой стены, это побудило его сказать:

— Я ненавижу женщин. Они только всё разрушают. Они иссушают мужчину, высасывают из него соки, забирают всё его добро — и самим им это не идет на пользу. — Пауза. — Грязные, грязные шлюхи.

Стивен сказал:

— Я должен попросить вас об услуге, мистер Макдональд.

— Только скажите, сэр: ничто не доставит мне большего удовольствия.

— Одолжите мне ваши пистолеты, если можно.

— Для чего угодно, кроме убийства офицера морской пехоты — прошу, они ваши. Они в моём сундуке — там, под окном — возьмите сами, будьте так добры.

— Спасибо, я их верну, или попрошу вам их передать, как только они сослужат свою службу.

Когда он возвращался, вечер был так тих и нежен, каким только может быть вечер ранней осени — спокойный, свежий; справа — море королевского синего цвета, слева — пустые дюны; от земли поднималось благодатное тепло. Конь — кроткое, добродушное создание — бежал ровным аллюром; он знал дорогу, но, похоже, не особенно торопился в родное стойло — время от времени он даже останавливался, чтобы сорвать пару листков с куста, который Стивен не мог определить; и Стивен погрузился в приятное расслабление, почти отделившись от тела: не более чем пара глаз, скользящих над белой дорогой, глядя по сторонам. «Бывают дни… Добрый вечер, сэр», — мимо проходил пастор, гуляющий с котом, и дым из его трубки, не отставая, следовал за ним. «…Бывают дни, — размышлял он, — когда вдруг чувствуешь, что был слеп всю свою жизнь. Такая ясность — совершенство во всём, не только в выдающемся. Живёшь только настоящей минутой, и живёшь напряжённо. Нет потребности что-то делать: само существование есть высшее благо.»