Он со спокойным благоволением уставился на швейцара в красной ливрее у подножия лестницы, который улыбался и неуклюже кланялся ему.

— Поздравляю, сэр, — сказал Том. — Но Боже мой, сэр, вы одеты не по форме.

— Спасибо, Том, — сказал Джек, выныривая из своего блаженства. — А? — Он быстро оглядел себя.

— Нет-нет, сэр, — сказал Том, заводя Джека за спинку своего кожаного привратницкого кресла с капюшоном и отцепляя эполет от его левого плеча, чтобы перенести на правое. — Вот так. А то вы носили свою «швабру» как простой коммандер. Вот так куда лучше. Да чтоб вы были здоровы — я то же самое сделал для лорда виконта Нельсона, когда он спустился по этой лестнице после производства в пост-капитаны.

— В самом деле, Том? — сказал Джек, страшно довольный. По существу это было невозможно, но порадовало его так, что из него истёк ручеёк золота — ручеёк умеренный, но достаточный, чтобы Том стал весьма обходительным и заботливым, быстро вызвал экипаж и завёл его во дворик.

Он просыпался медленно, в состоянии полного расслабления и покоя, непринуждённо моргая: лёг он в девять, как только проглотил пилюлю и кружку портера, и проспал полсуток; сон его был наполнен растворённым в нём счастьем и страстным желанием поделиться им — но желание это было слишком подавлено усталостью. Восхитительные сны — Магдалина с картины Куини говорила: «Почему бы тебе не настроить свою скрипку на ярко-оранжевый, жёлтый, зелёный и вот этот синий, вместо обычных старых нот?» И это было так очевидно: они со Стивеном тут же принялись за настройку, виолончель на коричневый и ярко-багряный, и источали только цвет — и какой цвет! Но он не мог ухватить его снова, сон превращался в что-то не выразимое словами; он больше не создавал ощущения очевидного и ясного восприятия. В забинтованной голове Джека крутились мысли о снах, почему они иногда имеют смысл, а иногда нет, как вдруг она оторвалась от подушки, и розовое счастье вылетело из неё. Его мундир, соскользнувший со спинки стула, выглядел точно так же, как вчера. Но дальше, идеально выровненный и удифферентованный на каминной полке, лежал тот самый настоящий парусиновый конверт, бесценная оболочка. Джек соскочил с кровати, взял его, вернулся, положил себе на грудь поверх простыней и снова заснул.

Киллик передвигался по комнате, производя ненужный шум, пиная предметы — не всегда случайно — и безостановочно ругаясь. Он был в отвратительном настроении, а учуять его можно было не вставая с постели. Джек накануне дал ему гинею, чтобы «спрыснуть швабру», и он выполнил это настолько добросовестно, до последнего пенни, что домой его принесли на оторванном ставне.