Прежде чем кто-нибудь смог перебить его, император обернулся к стоящему рядом офицеру:

– Сколько врагов мы держим в камерах?

– Больше двух сотен, – последовал ответ.

– Повесьте их, – приказал Константин, – всех и каждого. Повесьте их на стене, по одному на каждый зубец, лицом к тому месту, где отдали жизнь наши храбрые мученики.

Люди, приветствуя это решение, последовали за офицером, который сбежал вниз по лестнице. Внутренние ворота дворца распахнулись в другую толпу, которая выкрикивала те же призывы к мести. Услышав, что их желание будет удовлетворено, они пропустили солдат, развернулись и побежали к городской тюрьме.

Григорий и Феодор подошли, когда рядом с императором осталось всего несколько человек. Григорий узнал старого Сфрандзи, мегаса дукса Луку Нотараса с телом быка и лицом ласки. Между ними стоял его собственный брат. Феон тихо беседовал с ними и не видел приближения Григория. Зато заметил его бывший командир, Джустиниани, который наклонился к императору и что-то негромко сказал. Константин обернулся, увидел Григория, и его озабоченное лицо озарилось быстрой улыбкой.

– Ты был одним из многих, кого мы уже оплакали, Григорий Ласкарь, – сказал Константин, когда оба мужчины приблизились. – Но каким чудом ты выжил?

Взглянув на Феона, Григорий заметил удивленную гримасу, которая тут же сменилась привычной маской политика. Он кратко пересказал свою историю.

– Что ж, – сказал Константин. – Должно быть, Господь приберегает для тебя иную судьбу, раз оказывает тебе такую услугу уже второй раз за месяц. Сейчас останься и присоединись к нашей беседе, ибо я хочу держать рядом столь благословленных людей.

По лестнице взбежал вестник, опустился на колено, протянул лист пергамента. Император взял его, прочитал, порозовел. Затем поманил к себе Сфрандзи, своего старого друга, и они торопливым шепотом начали какой-то разговор.

Джустиниани окликнул Григория. Слева от него стоял Энцо. Место справа, где должен был стоять Амир, пустовало. Об этом Командир и заговорил:

– А где же мой отступник?

– Мертв.

– Утонул?

Григорий покачал головой:

– Его плащ висит на одном из тех кольев, надетый на хозяина.

Энцо вскрикнул, отвернулся, вытер рукавом слезы. Джустиниани побледнел, пару мгновений молчал, только челюсть двигалась, будто пережевывая слова. Наконец он пробормотал:

– Я приказывал ему постирать этот плащ. Тысячу раз приказывал. Говорил, что он омерзительно воняет. А он отказывался, пес. Говорил, эта вонь его защищает. – Он поднял руку, вытер нос. – Что ж, будем надеяться, что какой-нибудь турок скоро наденет его и задохнется. – Обернулся к плачущему сицилийцу. – Хватит, парень, – тихо произнес он, кладя руку мужчине на плечо, – хватит. Мы оплачем его позже и будем искать его уродливую физиономию на дне десятка винных бочек. И мы отомстим. Но не так, – Джустиниани ткнул рукой в сторону города, откуда все еще доносились вопли толпы, – а по-нашему, как пожелал бы сам Амир: на укреплениях в разгаре боя. А раз враги теперь в Роге, и береговые стены тоже будут штурмовать, я думаю, нам представится немало возможностей.