– Минерва! Такос! – кричала София, расталкивая теснящихся людей.
Потом она заметила сына.
– Такос! – снова закричала женщина и бросилась к нему, распихивая всех, кто стоял на пути. – Где Минерва? – крикнула она, схватив мальчика.
– Я не знаю, – всхлипнул он, по лицу текли слезы. – Я держал ее за руку, а потом…
София лихорадочно оглядывалась, выкрикивая имя дочери. Но ее голос терялся в реве толпы.
Не потерялся другой. Другой, громкий и низкий, как рев быка, прорезал шум, и даже София, которая выглядывала дочь, посмотрела на крупного мужчину в запятнанном мясницком фартуке, который стоял на фонтане Афродиты, широко разведя руки.
– Греки! Греки! – кричал он. – Горожане! Я знаю, где есть хлеб. Я знаю, где есть хлеб!
Повторенная фраза умерила шум настолько, чтобы можно было слышать.
– У ублюдочных чужеземцев есть склады, набитые зерном. Они каждый вечер жрут жареных барашков и перепелов, пока мы голодаем!
Эти слова были встречены громкими криками; все больше людей прекращали свою возню и прислушивались.
– Это наш город, верно? – продолжал мужчина. – Так почему венецианцы едят мою пищу? – Он взмахнул кулаком и взревел: – Дай мне мое!
Эти слова кричала женщина из очереди, но теперь их подхватили все. На форуме было около двух сотен людей, и все, как один, бросились к северному выходу, на улицы, ведущие к анклавам чужеземцев. София, сжимая Такоса, не двигалась, надеясь, что когда форум опустеет, она увидит дочь. Но когда последний вопящий человек исчез, остались лишь избитые монахи, перевернутые столы и растоптанный хлеб.
– Пойдем, – сказала София, потянув Такоса за собой.
Она могла только идти за толпой. Минерва затерялась в ней.
– Мама, – произнес Такос, показывая пальцем.
София опустила взгляд. Из-под ее платья выглядывал край хлеба. Она вытащила кусок, разломила его на три части, бо́льшую часть отдала сыну, кусок поменьше припрятала. Они ели на бегу, догнав толпу на перекрестке широкой улицы Мезе.
– Минерва! – кричала София снова и снова.
Но толпа сейчас стала больше – мужчины и женщины выбегали из переулков бедного квартала, который они пересекали, и каждый подхватывал крик, ставший лозунгом ярости, утопивший все прочие слова.
– Дай мне мое!