Прошло немало времени, прежде чем крики совсем стихли. Еврей выждал еще, потом отодвинул засовы и боязливо выглянул наружу. Потом отступил в комнату, покивал.

– Я думаю, там уже безопасно, – сказал он, – но вы можете остаться подольше, если хотите.

Кто-то ушел, без единого слова миновав дверь; кто-то остался. София не могла. Поддерживая Такоса, она пошла к выходу.

– Спасибо вам, кир. Вы спасли нас.

Мужчина пожал плечами, потом посмотрел на распухшую лодыжку Такоса.

– Возьмите, – сказал он, доставая из-за открытой двери трость, и протянул Такосу. Тот взял ее и встал сам.

– Еще раз спасибо вам, – сказала София.

– У меня где-то там внук, – ответил еврей, кивнув на улицу. – Я надеюсь, что кто-нибудь предложит трость и ему.

Они вышли. София думала только об одном: вернуться домой, оставить Такоса там, послать за мужем, начать поиски дочери. Где Григорий? Она не видела его с того дня перед неудачной вылазкой против турецкого флота, но муж сказал ей, что Григорий спасся. Вдруг он тоже сможет помочь, он и его товарищи-наемники… Но как его найти?

Живот крутило, голова шла кругом, София шла так быстро, как только мог хромающий сын. Улицы покрывали отметины недавнего бунта: тела людей, окруженные зеваками, потеки крови на мостовой. Но вскоре они прошли эти улицы и вышли на другие, где ничто не говорило о миновавшей буре. Винные лавки открыты, рядом пьют мужчины. Дальше продают скудный выбор товаров. На одной из площадей даже стоял хлебный лоток, перед которым виднелась большая, но упорядоченная очередь. Когда Такос больше не мог идти достаточно быстро, София нашла в себе силы взвалить его на спину.

Она непрерывно молилась, чтобы сдержать страх, пока не сможет хоть что-то предпринять. А потом, едва свернула на свою улицу, все страхи смыло сердитым окриком:

– Мама, ты где была? – Минерва встала с порога, топая ножкой. – Я голодна, я хочу хлеба.

Как ни странно, последний кусок хлеба с форума Быка все еще прятался в платье Софии. Но прежде чем отдать хлеб, она едва не раздавила его, крепко прижав к себе дочь. Минерва посмотрела на Такоса поверх материнского плеча и показала ему язык.

* * *

– Все сделано, как вы и приказывали, василевс.

Феон поклонился, отступил. Он отчитался прямо как солдат, подавив желание пересказать подробности. Он не стряхнул с доспехов ни пыль, ни грязь от конских копыт. По правде говоря, он решил, что недостаточно грязен, и добавил немного из конюшни.

Его слова и поведение возымели результат.

– Ты хорошо потрудился, Феон Ласкарь, – сказал Константин. – Двадцать мертвых и прочие, со сломанными руками и ногами, покажут улицам хороший пример. Толпа больше не поднимется.