– Что касается Барраса…

– Четыре! – счел Монтескью.

– Пусть четыре.

В свою очередь, роялист засмеялся и прибавил:

– Скажите, пожалуйста, гражданин Фуше, уж чего доброго, не учится ли и Мулен верховой езде?

– Мулен во всем подражает своему божку Гойе, а тот – честный человек. С этими двумя напрасно стали бы вы биться: их не совратить с выбранного пути.

– Остается Роже Дюко?

– Злые языки говорят, что он подумывает о молодом герцоге Орлеанском, – сказал Фуше.

– О! – насторожился аббат. – Уж если он принялся вертеть головой, его можно обратить куда угодно. Допустим, пять.

– Хорошо. Допустим, пять. Присоединим к ним нескольких завистливых генералов, которые из ненависти к Бонапарту рады будут подставить ему подножку… например, Моро, Ожеро.

– …Бернадот, – продолжал аббат.

– О! Того нечего считать, он искренний республиканец. А вот генерал, который хорошо состряпает свое дельце… такой же любимец солдат, как и Моро, – Пишегрю. К несчастью, 18 фруктидора его выслали в Кайенну.

– Он только что бежал, – живо прибавил Монтескью.

– Да, знаю. Но он теряет время на поправление своего здоровья в голландской колонии, и когда он вернется в Европу, минута, благоприятная для нашего заговора, может быть, уже пройдет.

Фуше остановился, захохотал слишком громко и неискренне, потом продолжал:

– И в самом деле, если б кто подслушал, что мы тут говорим шутя, право, подумал бы, что мы составляем заговор.

Аббат не моргнул глазом даже при таком неожиданном заявлении.

– Это правда, – сказал он. – Легко можно увидеть здесь опасный заговор, тем более что мы обсуждаем много действительных путей к успеху. Так, с этими генералами и особенно пятью головами под одним колпаком…

Прежде чем Монтескью договорил, Фуше принял глубоко изумленный вид.

И, не говоря ни слова, он принялся считать что-то по пальцам, разгибая их один за другим.