Энергия чувств и эмоций минус энергия противодействия им – только пятьдесят.

Но если им не противодействовать, сумеет ли он отстоять себя? Да, пятьдесят процентов высвободятся, следовательно, потенциал его возрастает. Он станет сильнее. Но настолько ли сильнее, чтобы устоять без противодействия? Да и как это можно? Всякое действие рождает противодействие. Значит… Значит отказ от борьбы с ними – та же самая иллюзия робота? И человеку не дано отказаться от борьбы со своими чувствам и эмоциями? Нет, здесь что-то не так… Как это не дано? Почему – не дано?

Здесь Табунов путался в своих выкладках. А путаться он не любил.

Впрочем, кто ж любит…

… А мордашка-то ого-го оказалась. Не подвела фигурку. Ух, глазищи, глазищи-то… И ведь заметила, как он зыркает на неё. Прищурилась. И бретелю на место тянет. Ишь, выгнулась вся, неудобно, застежка упрямится. Сердится, даже губу закусила. Пойти помочь, что ли?

Он усмехнулся. И, окончательно поняв, что не сумеет вот так взять и ни с того ни с сего подойти прямо сейчас к этой диве, поднялся и отправилсяв кафе – ужинать.

14 руб. 70 коп. Не зевай! Будь первым

14 руб. 70 коп. Не зевай! Будь первым

Кусочек хлеба, чиркнув по небу, тут же упал в воду. И другой. И третий.

Чайки не обращали внимания.

И четвертый. И пятый. Хлеб шлёпался, чмокая, в голубую воду, разбухал, покачивался на мелкой волне.

Чайки всё так же, кучкой, мостились на молу.

Табунов подивился: вчера он едва рукой успел взмахнуть, как птицы снялись, и закружились, засуетились над ним, покрикивая сварливо.

И шестой. И седьмой.

Он нахмурил лоб, перестал ломать хлеб – чайки не летели. В чём дело? Он специально набрал в кафе хлеба, тащил его сюда через весь пляж, а они – ноль внимания. Должна быть причина. Какая? Неужели сытые? Да ну…

Вскоре загадка разрешилась: чайки просто-напросто могли не видеть его манипуляций – мешало солнце. Оно висело у него за спиной и слепило пернатых, мешало разглядеть поживу.

И он стал бросать часто и высоко. И вот, когда в воздух полетел уже последний кусок, одна из чаек подпрыгнула и замахала крыльями к нему.

Покружилась и – в пике. Раз, другой, третий, над самой водой, над самым хлебом, а клюв – пустой. Лишь с четвёртого захода чайка решилась и выхватила один кусок, проглотила на лету и – снова в пике, уже решительное, быстрое, нераздумчивое.

Тут-то и всполошились её товарки. Снялись густо и заспешили наперегонки. Долетели, тормозя над кусками, крыльями замельтешили, затопорщились, у воды затолкались. Но поживиться удалось немногим – пока они собирались, пока летели, пока толкались, та, что подоспела первой, изрядно проредила добычу, да и теперь ещё продолжала хватать.