Джэксон шел не оглядываясь. Он знал, что за отрядом оставались лишь трупы павших и прирезанных лошадей да ненужные, обременительные вещи.

Мурад двигался с ним рядом. Как и многие бойцы, туркмен отдал своего коня в упряжку, чтобы везти груз. И хотя ему было также невмоготу, он, однако, не подавал вида. Стыдно признаться в своей слабости. Как-никак сын степей.

Джэксона и Мурада обогнал комиссар, ободряюще кивнул им. Возле повозок, на которых везли раненых, Степан придержал коня. Он помрачнел, увидев, какие мучения испытывают бойцы, обвязанные бинтами, и протянул пожилому санитару свою баклажку:

— Раздай… По глотку.

Тот приподнял голову и протянул руку. Потряс баклажку, убеждаясь в наличии влаги, тихо сказал:

— Добро, комиссар… Я им всем поровну разолью…

Степан, не оглядываясь, отъехал от повозки. Он старался не думать о воде, но мысли все равно возвращались к прозрачной и бесцветной жидкости. Сколько долгих и палящих дней осталось позади, когда последний раз делили затхлую, солоноватую, теплую воду из кожаных мешков, которые несли на своих спинах верблюды.

«Никогда не ценил воду, не знал, что она главная в жизни, — думал Степан. — А сейчас, когда месяц не видал ее спокойной пружинистой глади, не слышал привычного журчания ее потоков, когда ее вообще нет, — только сейчас начинаю понимать и ценить это замечательное жидкое вещество, без которого нет ни богатства, ни счастья и даже самой жизни — нет ничего на земле!»

Жажда сухой щеткой царапала горло, и казалось, если бы была возможность, выпил бы целое море. Степан вспомнил неоглядную гладь Каспия, блекло-голубую, переливающуюся и спокойную, как стекло, Волгу. Неужели они плыли по воде, простой, светлой и несоленой, по воде, которую можно пить, и пить, и пить, и пить…

От воспоминаний запершило в горле. Он с трудом высунул язык и лизнул губы, особенно нижнюю, иссеченную ссадинами и трещинами, на которых запеклась кровь.

Чтобы не думать о воде, Степан стал думать о заводе. Он всегда думал о своем Гужоновском, когда не думал о воде. Завод казался далеким и нереальным, как вчерашний сон. И в то же время завод был для него источником жизненной энергии, рождал веру и вселял надежду.

Покачиваясь в седле, Колотубин мысленно проходил по заводскому двору, словно он уже был директором, заглядывал в каждый цех, прислушиваясь к советам мастеровых. И обдумывал идею, что родилась в тот день, когда вызвали к товарищу Свердлову и он в Кремле увидел, как под гармонь курсанты бегом таскали тяжелые носилки с песком и засыпали глубокую воронку от разорвавшегося снаряда. Под музыку работа лучше спорится! И Степан мечтал, чтобы в каждом цехе зазвучала гармонь или веселый марш оркестра. Можно на первых порах гармониста посадить или граммофон поставить. Потом разбогатеем, купим и нужные музыкальные инструменты… Работа по-новому пойдет, она будет радость приносить пролетарскому сердцу.