— Хлопцы, Михаила не видели? — стараясь как можно развязней держаться, спросил Эдик.

— Нет! Его время вышло.

— Вот жаль!

— Может, передать что-нибудь?

— Да ладно!

— Нет, погоди, погоди! — таможенник посветил фонариком. — А это не тебя ли, часом, сегодня из суда выдуло, как сквознячком!

— А иди ты!.. — и Эдик повернул назад. «Вот, уже опозорили на весь вокзал. Эти, выходит, тоже были. Глазастые, запомнили».

Позади раздался хохот таможенников.

Хохот подхлестнул Эдика, и опять в нем вспыхнула ненависть. Он поспешил с вокзала. Раз Мишка кончил, значит, ушел. Поездов вроде нет. Надо догнать. Он крепче сжал свою металлическую палку, обернутую газетой. И затрусил рысцой, потом побежал.

Эдик выбежал на Пушкинскую. Но здесь он замедлил шаг, то ли страшась ночной тьмы, то ли боясь вспугнуть того, кого он искал. Но предчувствие удачи и торжества охватывало его, делало сильней, уверенней и спокойней. Он шел, сжимая металлический прут, с наслаждением представляя себе, как обрушит его на голову Кулашвили.

На пролете между третьим и вторым этажом раздался шепот:

— Мишка!

— Ну да?!

— Конечно, в белой рубахе, волосы поправил. Кому же еще?

— Смотри, он перешел на ту сторону. А вдруг Лука уснул? Он же, скотина, вылакал столько!

— Авось не спит!

— А если уснул? Может, перебежать тихонько. Здесь темнота. Мишка издали ничего не увидит.

— Ну, давай! Только быстро и осторожно.

Зернов сбежал по ступенькам, выскользнул на улицу и, низко пригибаясь, начал пересекать ее, но споткнулся и упал на колено. Кирпич, с которым он не расставался, брякнул по булыжной мостовой.