Конечно, узники не могли знать, куда именно уходит из Эль-Гиара их друг и товарищ по борьбе — на свободу или на еще горшие испытания, — но прекрасный древний обычай не позволил им переступить очерченную другом границу. А Картье и сам не знал, что его ожидает: во всем происходящем чудилось ему нечто странное и двусмысленное.

И вот группа из пяти человек — Картье, Барзак, Стамп, врач и помощник коменданта, с хмурой почтительностью плетущийся позади, — медленным шагом, в молчании пересекает территорию лагеря. Кандальников, свершавших свой мучительный бег на месте, уже увели, плац опустел, над ним высоко-высоко, на еще светлом небе прочертился тонкий серпик луны. Но все так же беснуются громкоговорители, и чем ближе к баракам, тем все сильнее возрастает их ярость; кажется, что это доносится злобный рев того зверя, что терзает и пожирает здесь человеческие жизни. А когда группа проходит мимо бараков, из всех дверей и окон высовываются заключенные, они возбужденно машут руками и громко кричат — это видно по их широко отверстым ртам, — приветствуя человека в лохмотьях, спокойно шагающего среди трех незнакомцев. Как ни странно, но вооруженные автоматами легионеры, слоняющиеся возле бараков, в эту минуту бездействуют: видимо, они по опыту знают, что не всегда страшны узникам штык и пуля. А человек в лохмотьях останавливается, обращается к заключенным лицом, улыбается им и подает ответные знаки руками.

Когда Картье в сопровождении посланцев генерала Жаккара вошел в помещение комендатуры, толстяк комендант с восторженным лицом шагнул ему навстречу.

— О мосье Картье! — воскликнул он, разведя руки для объятия. — Да вы, я вижу, молодцом! Если бы вы знали, как я рад, как счастлив за вас! Я всегда считал, что такого человека, как вы, нельзя…

— Замолчите, — коротко сказал Картье, отвернулся от него и отошел в сторону, уступая поле действия своим покровителям.

— Право же, я от всего сердца… — в голосе коменданта звучало нечто среднее между испугом и обидой. — Я всегда старался…

— Послушайте, комендант, — прервал его Барзак, сохраняя принятый им властный тон. — Где может мосье Картье переодеться?

— О, прошу вас, где угодно! — Комендант подбежал к двери с надписью «Машинное бюро», распахнул ее и крикнул: — Мадемуазель Катрин, потрудитесь выйти из комнаты, мосье Картье должен переодеться!

На пороге комнаты возникла высокая, полная брюнетка с красивым надменно-презрительным лицом, грубо обезображенным заячьей губой. Ни на кого не глядя, она величественно прошла к выходной двери, и тут обнаружилось, что она слегка припадает на одну ногу. Было что-то отталкивающее во всем облике этой лагерной мадонны, добровольно выстукивающей на машинке изуверские приказы, инструкции и отчеты.