Юра повеселел.
— Я бы не возился с тобой, но мне из-за тебя влетело от начальства.
— Из-за меня?
— Да! Неприятности из-за чепухи: придираются, что я не запротоколировал наш разговор. А ведь и так все ясно. И я не чернильная душа, не канцелярист. А ты мне нравишься. Ты ведь охотник?
— Да!
— Вы тогда ловко стащили ракеты и черный порох! Молодцы!
— Когда?
— Не прикидывайся, мне все известно. Ракеты и черный порох из комендатуры, который мы реквизировали у взрывников, добывавших камень… Ладно! Я ведь и сам был молодым и проказничал почище Макса-Морица. Ненавижу канцелярщину, и мне писанина вот где… — Он провел портсигаром по горлу. Затем вынул папиросу, закурил и, выпустив одно за другим несколько дымовых колец, предложил Юре: — Кури!
— Спасибо, не курю!
— Скажи пожалуйста! Или боишься, что дома всыплют? На этот счет можешь быть спокоен: о том, что здесь происходит, не узнает никто и никогда. Наша фирма умеет хранить свои тайны. Ты не бойся, чувствуй себя как дома.
— Я не боюсь!
— Вот и хорошо. Я тоже люблю охоту, но больше — рыбную ловлю. Тоскливо здесь, Юра. Если откровенно, ненавижу эту работу… Ну ладно! Сейчас учтем некоторые детали и окунем свои грешные тела в прохладные морские хляби.
Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой, А он, мятежный, ищет бури, Как будто в бурях есть покой!
Я часто повторял эти строки в тюрьме, куда меня, солдата-революционера, засадила царская охранка.
— Ре-во-люционера? — удивленно переспросил Юра, откашливаясь, чтобы голос ему лучше повиновался.