Но вместо того чтобы гордо поднять голову от монаршей ласки, обе они побледнели.

Госпожа Жюль де Полиньяк попыталась было высвободиться из объятий королевы, однако та ее удержала.

– Но, ваше величество, – пролепетала Диана де Полиньяк, – вы, должно быть, не совсем верно поняли то, что мы имеем честь предложить, чтобы отвести удары, грозящие вашему трону и вам самой, быть может, вследствие дружбы, коей вы нас удостоили. Средство это болезненное, горькая жертва для наших сердец, но мы обязаны ее принести, это диктуется необходимостью.

При этих словах пришел черед побледнеть королеве: она почувствовала за ними не стойкую и преданную дружбу, а страх, скрытый под всеми этими вступлениями, произносимыми неуверенно и сдержанно.

– В чем все-таки дело, герцогиня? Объясните, в чем заключается ваша жертва?

– О, вся она – с нашей стороны, государыня, – ответила та. – Нас всех – бог весть почему – ненавидят во Франции, поэтому, удалившись от вашего трона, мы вернем ему былое великолепие, горячую любовь народа, для которой наше присутствие – преграда: оно ее остужает.

– Так вы меня покидаете? – порывисто вскричала королева. – Кто это выдумал? Кто этого хочет?

Она легонько оттолкнула графиню Жюль и ошеломленно посмотрела на нее; та понурила голову.

– Не я, – проговорила графиня, – я, напротив, хотела бы остаться.

Слова эти, однако, были произнесены тоном, за которым ясно читалось: «Прикажите мне уехать, и я уеду».

О священная дружба, священные узы, способные превратить королеву и ее подданную в два неразлучных сердца! О священная дружба! В тебе больше героизма, нежели любви и тщеславия – этих благородных недугов человеческого сердца! В сердце у королевы внезапно рухнул воздвигнутый ею обожаемый алтарь; теперь ей довольно было одного-единственного взгляда, чтобы увидеть то, чего она не замечала в течение десяти лет: холодность и расчет, вполне, быть может, извинительные, оправданные и законные, но разве способно что-либо извинить, оправдать и узаконить разрыв в глазах той, которая все еще любит, хотя другая уже перестала любить?

Мария Антуанетта в отместку за испытываемое ею горе послала своей подруге лишь ледяной взгляд.

– Ах, герцогиня Диана, так вот что вы предлагаете! – проговорила она, прижимая дрожащие руки к груди.

– Увы, государыня, – ответствовала та, – это не мой выбор, не моя воля толкает меня на это, тут – рука провидения.

– Вот именно, герцогиня, – согласилась Мария Антуанетта. – И, повернувшись к графине Жюль, добавила: – А вы, графиня, что скажете?

Графиня ответила ей горячей, как угрызения совести, слезой, на что ушли все остававшиеся у нее силы.