– Ревную? – залившись краской, вскричал граф. – Но кого? Я спрашиваю ваше величество – кого?

– Собственную жену, очевидно, – едко ответила королева.

– Ваше величество!.. – пролепетал Шарни, окончательно сбитый с толку таким вызовом.

– Это вполне естественно, – сухо добавила Мария Антуанетта, – графиня, вне всякого сомнения, того стоит.

Шарни бросил на королеву взгляд, предупреждая, что это уже слишком.

Однако с его стороны это был напрасный труд, ненужная предосторожность. Когда эта раненая львица чувствовала укус жгучей боли, ее уже ничто не могло остановить.

– Да, я понимаю, что вы ревнуете, господин де Шарни, ревнуете и тревожитесь – это обычное состояние человека, который любит, а значит, бдит.

– Ваше величество! – повторил Шарни.

– Я тоже, – продолжала королева, – испытываю те же чувства, что и вы: ревную и тревожусь. – Слово «ревную» королева произнесла с нажимом. – Король в Париже, и жизнь моя кончилась.

– Но, ваше величество, – возразил Шарни, который никак не мог взять в толк, отчего разразилась вся эта буря и почему на его голову сыплется все больше громов и молний, – вы же получили известия о короле, они добрые и должны поэтому вас успокоить.

– А сами-то вы успокоились, услышав наши с графиней объяснения?

Шарни прикусил губу.

От удивления и испуга Андреа подняла голову: она удивилась тому, что услышала, и испугалась того, что, кажется, поняла.

Несколько секунд назад, после первого вопроса Шарни причиною всеобщего молчания была она; теперь такое же молчание последовало за словами королевы.

– Нет, в самом деле, – с какою-то яростью продолжала Мария Антуанетта, – думать о предмете своей страсти – удел любящих. Какое счастье для этих бедных сердец безжалостно приносить в жертву любое свое чувство. О боже, как я беспокоюсь за короля!

– Ваше величество, – отважился вмешаться один из присутствующих, – скоро прибудут и другие гонцы.

– Ах, почему я здесь, а не в Париже, почему я не рядом с королем! – воскликнула Мария Антуанетта, увидев, что Шарни явно помрачнел после того, как она внушила ему чувство ревности, от которого сама так жестоко страдала.

Шарни поклонился.

– Если дело только в этом, ваше величество, – сказал он, – я поеду туда, и если вы правы и король действительно подвергается опасности, если его драгоценная жизнь под угрозой, – поверьте, государыня, я не премину взять эту угрозу на себя. Я еду.

Он еще раз поклонился и направился к выходу.