— Нет.

Помолчав немного, отвернулась от Иляшева, потом вытерла глаза и протянула руку:

— Прощайте, Филипп Иванович!

— Прощай, девушка, — тихо ответил старик.

Спустившись к катеру, он еще раз оглянулся. Варя шла по гребню горы, гордая, красивая, с высоко поднятой головой. Старик пробормотал про себя:

— Дай бог тебе счастья!

Как будто услышав его слова, она остановилась на мгновение, помахала ему рукой и скрылась за домами.

Саламатов спросил:

— Как же ты его оставил?

— Я не самый умный, товарищ секретарь, — сердито ответил Иляшев. — Я — неученый старик. Ты с других спрашивай.

— Работает он?

— Да.

— Ты не сердись, Филипп Иванович. Когда приедешь к нему, скажи: нам тут тоже нелегко было его защищать!

— Скажу! — пообещал Иляшев. — И об академике скажу…

Погрузка закончилась. Уже на катере закричали, чтобы отдавали концы. Черный дымок вырвался из трубы, расстилаясь по серебряной воде, словно отделка чернью по ножу. Натянулся буксир, запел, как басовая струна. С берега подавали последние посылки, пачки газет. Взметались руки, чтобы в последний раз пожелать счастливого пути. Иляшев перешагнул узкую полоску воды и встал на палубе катера рядом с Христиной. Медленно удалялся берег и стоявшие на нем люди.

Академик крикнул:

— Открывайте прииск поскорее, Христина! Весной приеду на ревизию!

Что-то сказал Саламатов, но слова отнесло ветром. Он помахал рукой и зашагал в город.

Христина перешла к носовой рубке и прислонилась к стенке, раскинув руки, подставив лицо ветру. За ее спиной на барке вдруг вспыхнула песня. Молодежь прощалась с городом, а может быть, ободряла себя.

Душа Христины не нуждалась в песне. Сама она была как песня, высокоголосая, летящая.