— Несовременный какой-то мальчишка вышел из тебя. Но живописный! Нечто в стиле Караваджо. Да не пытайся ты, ради Бога, развить эти колечки, волосы вьются и у мужчин. У некоторых.

Потрясенные Лукьян Иванович и Раиса, люди, которым явно надо было немало, чтобы онеметь, онемели-таки, провожая часа в четыре до саней Шаховского с мальчиком, твердо помня, что пускали его с девочкой и даже, в некоторых своих частях, эту девочку подробно обсуждали.

…Саша едва успевала увертываться от тычков и подзатыльников, которыми ее пытались наградить со всех сторон.

— Как вам не стыдно! — вопила она хрипловатым мальчишеским голосом. — Все на одного? Это честно? И еще здоровые такие?

— Еще разговаривает, стервец!

— Что за дети пошли?

— Да что говорить. Сплошная беспризорщина!

— Какая тут беспризорщина, вон как выряжен!

Ее, всей небольшой толпой, довели до какой-то двери и втолкнули в комнату, где за столом сидел седоусый рябоватый мужчина в шапке и пальто. В комнате было ничуть не теплее, чем на улице.

— Вот, товарищ Петраков, — предъявили ее седоусому, — на паровозе поймали чертенка. Брешет, что поглядеть лазил. Знаю я ихнее «поглядеть». Заяц, либо углем разжиться вздумал!

— Не собирался я поживиться ничем! Впервые вижу такую машину и заполучил возможность осмотреть ее как следует! Порассуждайте! Если бы у меня с собой были какие-нибудь пожитки, — значит заяц, вместилище какое-нибудь, — значит, за углем. А у меня вот, — Саша широким жестом раскинула свои честные пустые ладони. — Вдумайтесь же. А то так негодуете, как будто я бомбу туда протащила.

Все дружно открыли рты, внимая Саше, и даже не заметили, судя по всему, непростительной оговорки в конце.

— А ты говорил беспризорник, ишь, чешет как профессор!

— Да с ним, как будто отец, видел его где-то здесь, позвать надо! Моложавый такой…

Саша так и села на табуретку. Она всей душой надеялась обойтись в этом обсуждении без «отца», ставшего в последнее время достаточно непредсказуемым. Она то узнавала в его распоряжениях сухую требовательность и некоторую ворчливость, некогда слышанные ею в общении с братьями. То слегка обижалась на поддразнивания по поводу ее, не всегда ловких, попыток мальчишеской лихости, то таяла от вдруг мелькавшей снисходительной ласки во взгляде, явно ищущем в ее чертах прежнюю девочку, но почему то в давно пережитом малолетнем варианте.

— Да, у отца документ потребовать, а взгреет за самовольство пусть сам.

На столе у человека в шапке непрерывно дребезжал телефон, и он орал в трубку:

— Нет локомотива! Пути забиты. Не пропущу. А ты брось панику сеять! — и так далее.