— С латынью у меня всегда были нелады, — засмеялся Кузьмин.

— Это значит: «Место наибольшего сопротивления». — Саша одарила их парой слов и снова отвернулась к окну: ее ведь к разговору никто не приглашал.

— Любишь латынь, Саша? По гимназии помнишь? — вот на Кузьмина ее образованность произвела впечатление.

— В гимназии не было такого предмета. Это как раз Павел Андреевич любит, и я попутно запоминаю. А моя воля — mea voluntas — я бы близко к этому мертвому языку не притронулась.

— Не подошла.

— Да, да, Поль, не подошла, конечно, не подошла. Я бы лучше итальянский учила.

— Я все забываю, что ты девочка. В женской ведь совсем другая программа. А у вас, Павел Андреевич, филологическое образование?

— Нет.

— Какое же?

— Начинал в Риме, в Accademia di San Luca.

— Не слыхал, а чему там учат?

— Это один из трёх знаменитых художественных центров Италии.

— Значит, вы художник!

— Два года проучился. Не завершил. Параллельно прослушал курс физиологии и анатомии в Universita degli studi di Roma La Sapienza, в Римском университете, то есть. Это полезно для художника, коим я собирался в те времена стать.

— Война помешала?

— Нет.

После недолгого молчания Кузьмин начал снова:

— А я после этого случая с письмом думал, что ваша профессия — языки. Меня тоже учили французскому в свое время, но у вас, конечно, не гимназические знания, признайтесь, а то мне будет просто обидно.

— Признаюсь, не гимназические.

Совсем плохо: даже готового улыбаться Виконта она не может ничем заинтересовать. Он улыбается, но не ей!