Но ведь Приходько и Середенко могут здесь нарваться на засаду. Плохо, очень плохо получается. Мы пойдем в укрытие, а они попадутся.
Своими опасениями я поделился с ребятами. Решили, что Яцюк пойдет в Тютьковичи, найдет там Середенко и расскажет обо всем.
Разошлись.
Бегство Царенко не давало мне покоя. Как это Виктор Васильевич мог сразу так довериться ему? А мы? Петро допустил непоправимую ошибку, самовольно передав дежурство Царенко. В армии бы за такое… Я вспомнил старшего сержанта Сарапулова, в отделении у которого провел эту неделю. Тебе бы, Петя, к нему, он бы научил устав выполнять, узнал бы ты, что такое дисциплина!..
Я посмотрел на своего друга. Нет, нельзя его обвинять. Виноват ли он, что не прошел суровой воинской школы, что из обыкновенного штатского гражданина стал бойцом? Он привык доверять людям, потому что ему доверяли, привык к людской искренности, потому что сам был таким, не мог допустить, что Царенко задумал недоброе, да и жалко ему было будить Яцюка…
А может, и лучше, что Царенко сбежал и мы не пошли с ним в Здолбунов? Там наверняка поджидал нас «приятный сюрприз»… Странно, все это очень странно…
Мы вышли на опушку. Впереди зеленел молодой соснячок, куда Яцюк должен привести Середенко и Приходько.
Перебрались туда. Замаскировались. Переговариваемся тихо, до предела напрягая слух. Ждем.
Час. Второй. Третий…
Вдруг издалека донесся рокот автомобиля. Неужели немцы?
Подползаем к краю рощицы. Машины еще не видно, но слышно, как приближается.
Наконец выползла из-за пригорка и, пофыркивая запрыгала по выбоинам в самый конец опушки. Остановилась. За нею — вторая. Потом — еще одна… Еще… Еще…
На машинах люди. У каждого на груди — шестиконечная звезда. Старики, молодежь. Десятки, сотни людей.
Машины заполнили всю опушку. Немецкие солдаты с собаками окружили их.
— Шнеллер! Шнеллер![8]
Людей начали сгонять на землю: мужчин — налево, женщин и детей — направо. Потом мужчинам роздали лопаты.
— Шнеллер! Шнеллер!
Роют могилу. Себе. Своим родителям. Женам. Детям.
На спину того, кто хоть на миг перестает орудовать лопатой, чтобы перевести дух и вытереть рукавом пот со лба, со свистом опускается плеть гестаповца:
— Шнеллер! Шнеллер!