– Об этом, ханум, стоило бы спросить не нас, а ялы агасу[62] да мурзу Кучука… Это они чаще других нападают со своей ордой на Правобережье! Это они вместе с крымчаками да янычарами так опустошают тот край, что там и вправду скоро не останется ни одной живой души… Так что вам, ханум, следует спрашивать у виновника, у своего мужа, кровавого людолова!

– Раб! – воскликнул возмущенный Чора и схватился за саблю. – Как ты посмел сказать такое?!

Но мать придержала его руку:

– Стой, Чора! Этот храбрец говорит то, что есть на самом деле. – И подняла взгляд на стрельца: – Как твое имя?

– Кузьма Рожков, ханум.

– Кузьма Рожков… Спасибо тебе за правду… Ты смелый человек.

– Мы все тут осмелели, дальше некуда, – пробурчал Иваник, – терять-то нам, кроме жизни, нечего. Чего стоит рабская жизнь, ты, ханум, сама знаешь-понимаешь…

– Не зовите меня так, – тихо сказала женщина. – Какая я ханум? Я тоже полонянка, как и вы…

– Федот, да не тот! – снова не сдержался Иваник.

– Судьба невольников, а особенно невольниц, складывается по-разному…

– Откуда сама? Не землячка, часом? – спросил Иваник.

– Из Борзны, если знаешь.

– Из Борзны? Как не знать… Даже хорошего знакомого имел оттуда… Близкий друг вот ее брата. – Иваник кивнул на Стеху.

Глаза Варвары-ханум вспыхнули.

– Знакомого? Если он моего возраста или старше, то я его, верно, знаю… Кто он? Как его зовут?

– Семен Палий…

– Не слыхала.

– Откуда тебе, знаешь-понимаешь… Он ведь недавно стал прозываться Палием. А раньше, пока не пришел на Сечь и не вступил в низовое товариство, звался Семеном Гурко.

– Что?! – Варвара-ханум побледнела и схватилась за сердце. – Как ты сказал? Семен Гурко?..

– Да, Семен Гурко.