Весна приукрасила, убрала зеленью и цветами разоренный войнами и лихолетьем город. Шумели на фастовской горе, возле крепости, молодые яворы, седыми облаками нависли над серебристой Унавой ветвистые вербы.

Вот наконец подъехали они к приземистой хатке, где жили мать с дедом. Еще с дороги Арсен заметил во дворе оседланных лошадей. Сердце его тревожило забилось. Кто бы это мог быть?

Когда открыл ворота и помог Златке слезть с коня, услышал топот ног и радостные восклицания:

– Арсен! Златка!

– Родные наши!

– Слава Богу! – послышался голос матери. – Живы!

– Слава Аллаху! – вторил ей Якуб.

В хате оказалось полно людей: Арсен и Златка переходили из объятий в объятия.

– Яцько? Неужели ты, парень? – не поверил своим глазам Арсен, здороваясь с русоголовым двадцатилетним парубком в бурсацкой одежде. – Ну, как наука – не идет без дрюка? Иль закончил уже школу?

– Да, закончил и… домой, – смутился Яцько. – То есть к тебе, Арсен, потому как мне, сам знаешь, больше некуда… Собирались мы с Семашко приехать через неделю – хотелось на воле побродить по Киеву, да узнали про арест батьки Семена и примчались…

– Куда же тебе ехать еще, братик мой дорогой? Конечно, ко мне! – обнял его Арсен. – Теперь нас у матери трое – Стеха, я и ты!

– Холера ясная! А про меня забыл? Я четвертый, ведь тоже родной неньки не имею! – И Спыхальский чмокнул сначала Златку, а потом Арсена.

Кроме родных – матери, дедушки Оноприя, Стехи, – Романа и Якуба, навсегда оставшегося в семье Звенигор, Яцька и Спыхальского, здесь были Метелица и Зинка, которые последними, но не менее пылко поздоровались с прибывшими.

Звенигориха пригласила всех к столу.

После завтрака Спыхальский, на удивление молчаливый в течение оживленной трапезы, взял Арсена и Романа под руки.

– Друзья, прибыл я из Львова не только для того, чтоб повидаться с вами. Есть дело более важное… Не пройтись ли нам, панове, на леваду и там, над Унавой, в тиши поговорить? Пускай тут жинки прибирают, а мы малость проветримся…

С этими словами он потянул мужчин из хаты. Вскоре их нагнали Метелица и Яцько.

Под ближайшими вербами стали в кружок. Солнце уже высушило росу, и в воздухе струились медвяные запахи первых луговых цветов, гудели шмели и пчелы. От Унавы долетали гогот гусей и кряканье уток, а из леса, темной стеной высившегося на другой стороне, неслось далекое грустное кукование кукушки – ку-ку, ку-ку…

Когда кукушка замолкла, Арсен сказал:

– Друзья мои, у всех у нас сейчас одна мысль – про батьку Семена… про Палия… Кто больше других знает, тот пусть и расскажет. Ты, Мартын, хотел что-то сообщить?