Я выскочил из лачуги и увидел отца.

Ширин не зря испугалась. Я узнал его только по шраму на лбу. Пиржан-максум исхудал, даже в росте поубавился. Лицо покрылось сетью глубоких морщин. Волосы стали седыми. Но это был он, и я долго не выпускал отца из объятий. Все было забыто в этот миг: мои сомнения, подозрения и даже обида на отца за то, что по его воле стали мы никому не нужными, безродными скитальцами. Передо мной стоял мой отец, и этого было достаточно в тот миг для счастья.

— Поздоровайся со святым ахуном[14], сынок, — сказал отец, освобождаясь от моих объятий. — Аллах свидетель, если бы не этот праведный, не увидел бы я ни вас, дети мои, ни неба над головой.

Я взял мягкую, словно ватную, руку старика, который пришел вместе с отцом, пожал ее и пригласил обоих в дом. Расстелил дастархан. Ширин быстренько подала чай. Взглянув на наше небогатое угощение, отец сказал:

— Отныне, дети мои, вы будете есть лучшую пищу, носить лучшую одежду.

Я обрадовался этим словам, хотя почти одновременно в душе родился холодный страх: что опять затевает отец? Откуда это неожиданное богатство, которое он нам сулит? Не принесет ли оно новые беды?

Старик ахун, чрезвычайно важный, не скрывая брезгливости, оглядывал наше жилище, а добрую нашу Сора-ханум, о которой я поспешил рассказать много хорошего, даже не удостоил кивком. Отец, правда, сказал старушке:

— Завтра, уважаемая, я вознагражу вас с лихвой за вашу заботу о моих детях.

— Зачем вы так говорите! — искренне возразила старушка. — Это я их благодарить должна. — Она даже всхлипнула. — Уйдут они, кто ж обо мне позаботится?..

— Бабушка, милая, мы вас никогда не оставим, — воскликнула Ширин. — Вот увидите!

— Спасибо, доченька, — сказала старуха. — Красива ты лицом, а сердцем еще краше.

Старик ахун при этих словах недовольно заерзал на подушке, на которую мы его усадили, и Сора-ханум умолкла.

Вскоре отец с ахуном ушли, распорядившись, чтобы я и Ширин утром явились к каланче, что у базарной площади.

Мы попрощались с нашей бабушкой, которая тихо плакала, благословляя нас. Ширин прижалась щекой к ее пергаментному лицу, и я никак не мог оторвать сестренку от Сора-ханум.

Мы были уже у порога, когда старушка окликнула Ширин. Девочка подбежала к ней.

— Носи на счастье, — поспешно произнесла Сора-ханум.

Она надела на шею моей сестренки крохотный амулет в виде рожка на тоненькой цепочке.

— Зачем вы это, бабушка! — сказал я. — У вас и так ничего не осталось.

— Пусть носит, — упрямо ответила старушка. — Дочери мне бог не дал, а вещь эта еще от моей прабабки. Продавать не полагается, грех.