— Вот в том-то и штука, почтенный мой товарищ, — отвечал Дальгетти, — что не знаю, как тебе ответить. Право, Ранальд, мне сдается, что лучше бы нам с тобой побыть на черном хлебе и воде до приезда сэра Дункана из Арденвора; а уж он, ради спасения собственной чести, должен бы как-никак вызволить меня оттуда.

— Саксонец, — отвечал Мак-Иф, — не жалей, что променял смрадную темницу на приволье под чистым небом. А пуще всего не тужи о том, что оказал услугу одному из Сыновей Тумана. Положись на меня: головой ручаюсь, что проведу тебя в сохранности.

— А можешь ли ты благополучно проводить меня по горам обратно к войску Монтроза? — спросил Дальгетти.

— Могу, — сказал Мак-Иф. — Нет человека, который так подробно знал бы все проходы, пещеры, лощины и трущобы, как знаем их мы, Сыновья Тумана. Пока другие только и знают ползать по берегам рек и озер, нам известны крутые ущелья непроходимых гор и глубокие пещеры, откуда берут начало горные потоки. Аргайл и с гончими собаками не выследит нас в тех твердынях, куда я проведу тебя.

— Коли так, друг Ранальд, пусть будет по-твоему, — сказал Дальгетти, — сам-то я, наверное, пропал бы в этих местах.

Разбойник тотчас свернул с дороги в лес, на многие мили тянущийся вокруг замка; он шел так быстро, что Густав едва поспевал за ним крупной рысью, и столько раз повертывал из стороны в сторону или устремлялся для сокращения пути вбок, что капитан Дальгетти вскоре совсем сбился с толку и не мог сообразить, где восток, где запад.

Наконец тропинка, становившаяся все более затруднительной, уперлась в густую трущобу. Вблизи слышен был рев горного потока, почва была местами топкая, местами обрывистая, и дальше ехать было решительно невозможно.

— Черт побери! — воскликнул Дальгетти. — Тут никак не пролезешь! Я боюсь, не пришлось бы расстаться с Густавом.

— О коне не беспокойся, — сказал разбойник, — скоро получишь его обратно.

Сказав это, он тихо засвистал; из чащи малинника и ежевики появился мальчик, полунагой, лишь наполовину прикрытый тартаном, без шапки, но с массой спутанных волос, повязанных вокруг головы кожаным ремнем; другой защиты от солнца и непогоды на нем не было. Он был страшно худ, и его серые глаза казались вдесятеро больше обычных человеческих глаз, хотя, как зверь, он выполз из-под куста.

— Отдай коня парню, — сказал Ранальд Мак-Иф. — Твоя жизнь от этого зависит.

— Ох, ох! — воскликнул ветеран в отчаянии. — Неужто надо оставлять Густава в таких ненадежных руках?

— С ума ты сходишь, теряя понапрасну столько времени! — сказал его проводник. — Разве мы на дружеской земле, что ты прощаешься с конем, словно с братом родным? Говорю тебе, что еще увидишь свою лошадь; а если бы и не увидел, разве жизнь не дороже самого лучшего жеребца, когда-либо рожденного от кобылы?