Бешеное заявление Аллена разрушило ее романтическое намерение втихомолку лелеять свое задумчивое чувство, никогда не ожидая взаимности. Она давно боялась Аллена, насколько это было совместно с ее благодарностью к нему и с ясным сознанием того, что ради нее он старался обуздывать свой надменный и пылкий нрав; но с этой минуты он внушал ей ужас, вполне понятный, когда мы вспомним, как она коротко знала и его самого, и всю историю его жизни. При всем благородстве и возвышенности своего характера, он никогда не умел сдерживать своих страстей и как у себя в доме, так и во всем краю расхаживал наподобие прирученного льва, которому никто не дерзал перечить из опасения разбудить его природную свирепость, и столько лет он не испытывал ни малейшего противоречия, ни даже простого несогласия со своим мнением, что, если бы не большое здравомыслие, которое, невзирая на мистическое направление, составляло главную основу его характера, он мог бы стать поистине деспотическим тираном, наводящим ужас на всех соседей. Но Анна не имела досуга углубляться в свои тревожные соображения, потому что к ней неожиданно вошел сэр Дугалд Дальгетти.

Легко можно себе представить, что вся предыдущая карьера этого человека не подготовила его к тому, чтобы блистать в дамском обществе. Он и сам смутно сознавал, что тот язык, которым говорят в казармах, на гауптвахте и на ротном учении, не совсем пригоден для беседы с порядочными женщинами. Единственный период его жизни, прошедший в мирных занятиях, проведен был в маршальской коллегии, в Абердине, но он успел перезабыть и то немногое, чему выучился там, за исключением штопанья собственных чулок и искусства с необычайной быстротой поглощать съестные припасы; но и то сказать, то и другое он так часто применял к делу, что забыть не было никакой возможности. Однако именно из этого мирного времени почерпал он темы для разговоров всякий раз, как ему приходилось обращаться к женщинам; иными словами, речь его становилась педантична, как только утрачивала чисто военную окраску.

— Мисс Анна Лейл, — сказал он, — я в настоящую минуту уподобляюсь полупике, или эспонтону Ахиллеса, один конец коего имел свойство наносить раны, а другой — заживлять оные, каковым качеством не обладают ни испанские пики, ни алебарды, ни бердыши, ни секиры и вообще ни один из новейших колющих видов оружия.

Эту тираду он произнес дважды; но, так как в первый раз Анна не слушала его, а во второй раз не поняла, он был вынужден объясниться точнее.

— Я хочу сказать, мисс Анна Лейл, — сказал он, — что, будучи причиной получения в нынешнем сражении одним почтенным рыцарем весьма тяжелой раны, причем он выстрелом из пистолета и вопреки воинским правилам пресек жизнь моего коня, в честь бессмертного шведского короля названного Густавом, я желал бы означенному рыцарю доставить некое зависящее от вас облегчение, ибо вы, сударыня, подобно языческому богу Эскулапию (он, может быть, подразумевал Аполлона), искусны не токмо по части музыки и пения, но равно и в более высоком искусстве врачевания… Opifer que per orbem dicor[45].