Звуки рояля прекратились, и в столовую, звеня шпорами, вошел очень тонконогий белобрысый офицер. На его худом напудренном лице было явное желание выкинуть что-нибудь. Но главный – это был Деканозов – поглядел на него так, что он остановился на полпути и встал с наигранно беззаботным видом у двери в гостиную.

– Садитесь, сударыня, – сказал главный.

Настя села. Она уже давно внутренне окостенела от желания противиться всему, что ей будут предлагать, и в этом напряжении особенно жгуче и ярко выделялась одна мечта, один помысел, одно стремление: выбраться отсюда, выбраться как можно скорее.

– Вот что, – говорит Деканозов. – Благодарите вашего бога, что вы принадлежите к прекрасному полу. Если бы не это, отправились бы в штаб Духонина.

– Бабец недурен, – сказал Зиверт Миронову, тот захохотал.

Деканозов как будто ничего не заметил, и офицеры осеклись.

– Так скажите вашим негодяям – белая гвардия благородная. А вашего главаря мы повесим на том заборе, и, надеюсь, очень скоро, – Войсковой старшина распалялся и начинал покрикивать. – Вы знаете, что он осмелился написать?

– Я не читала письма, я исполнила, что мне поручено, –

сказала Настя, как ей было приказано.

– Этот прохвост обнаглел до того, что нам, дравшимся на всех фронтах великой войны, пишет, чтобы сдались, и в том случае он, может быть, пощадит и отпустит офицеров.

– Мерзавец! – крикнул Зиверт.

И этот-то крик как будто отрезвил Деканозова.

– Но мы с бабами не воюем, однако. Драпайте домой тем же порядком. Корнет, проводите.

Насте опять завязали глаза и вывели на шоссе. Она думала, что пробыла в доме несколько минут, но было уже прохладно, от реки и озера тянуло сыростью, и впереди нее, когда она шла, бежала длинная тень. Она шла тем же широким, ровным, солдатским, как она называла про себя, шагом. Иногда она чувствовала как бы наведенные в спину винтовки, и ее пробирала, судорога; ей хотелось съежиться, уменьшиться и – побежать. Но она шла и считала шаги.

– Две тысячи восемьсот пятьдесят, – сказала она первое, когда на шоссе ее встретили Санадзе и Петрович. – А когда туда – две тысячи восемьсот пятьдесят шесть насчитала.

– Сейчас проверим и высчитаем диагональ, – ответил

Илико таким тоном, как будто в этой цифре и был весь смысл его жизни, а не в том ужасе, который он переживал всего несколько мгновений тому назад, когда ждал Настю.

– Сделайте, Настасья Никифоровна, пятьдесят, восемьдесят, сто двадцать шагов так же, как вы шли по шоссе. А мы вымерим аршином.

Вечером горная пушка выстрелила три раза по мосту и три раза по дому. Вопреки всем правилам военной науки, отряд в конном строю пошел на укрепленный дом, но он уже горел – и был взят почти без выстрела. Шаг Насти оказался точен, как вымеренный.