– Нет, meinheer, но раз я его тебе поручаю… то...

– Ах, мне поручаешь, это чтобы порох и пуля о нем позаботились! Ну что же, чему быть, того не миновать, но ты-то хорошо понимаешь, чем это все кончится.

– Знаешь, любезный, по-моему, прибегать к жестокости здесь совсем ни к чему, – ответил Глоссин.

187 Пусть черт меня накажет! (нем., диал.).

188 Град и буря! (нем.).

– К жестокости! – сказал Дирк с каким-то стоном в голосе. – Поспал бы ты тут в пещере да видел бы ты все, что мне здесь привиделось, когда я на этой вот морской траве всю ночь ворочался и уснуть не мог! Он ведь, проклятый, снова приходил, и с переломанным хребтом, и руки и ноги растопырены, как тогда, когда я на него камень свернул.

Ха-ха-ха! Да я головой поручусь, что он там вон, где ты сейчас стоишь, в судорогах, как раздавленная лягушка, корчился, потом. .

– И с чего это ты, друг, об этом заговорил, – прервал его

Глоссин, – или ты сам мокрой курицей стал? Ну, раз так, то наша песенка спета, и твоя и моя.

– Я мокрой курицей? Нет, я свой век прожил не для того, чтобы теперь кого-нибудь испугаться, будь он хоть черт, хоть человек.

– Ну, раз так, выпей еще глоток: ты, видно, еще не отогрелся. А теперь скажи, из прежних твоих ребят кто-нибудь есть здесь?

– Nein, все мертвы, убиты, повешены; все пошли кто ко дну, кто к черту. Браун последний был. Никого теперь в живых нет, один только цыган Габриель, да и тот, если его подмазать, уберется отсюда; но он и так молчать будет, это ему на руку. Старуха Мэг, его тетка, не допустит, чтобы он проговорился.

– Какая Мэг?

– Мэг Меррилиз, цыганка, ведьма старая.

– А что, она жива еще?

– Жива.

– И она здесь?

– Здесь. Она тут недавно в Дернклю была, когда Ванбест Браун там кончался, и с ней было двое моих ребят да еще какие-то цыгане несчастные.

– Вот еще новая загвоздка, капитан! А как ты думаешь, она не продаст нас?