Однажды он сидел в одном из кресел в общей комнате, как вдруг поднял голову.

— Между прочим, — спросил он, — куда девался начальник поста?

— Он умер, — отвечал Адамс.

— А! — произнес Берселиус, и в голосе его прозвучало почти облегчение. Он ничего не добавил, и Адамс не стал требовать объяснений, считая, что это дело касается, единственно, только Меуса и собственной его совести.

Несколько минут спустя Берселиус, видимо, что-то усиленно обдумывавший, снова взглянул на него.

— Надо нам выбираться отсюда. Я почти вполне оправился. Трудновато будет из-за дождей, но зато путь будет много короче, чем когда мы шли сюда.

— Почему так?

— Мы шли из Янджали напрямик через лес, до самого поворота к М’Бассе; теперь же мы после поворота направимся прямо к реке, по каучуковой дороге. Тот пост, к которому мы выйдем у реки, кажется, называется М’Бина; он на сто миль выше Янджали, и оттуда мы можем отправиться по реке Леопольдвилль. Я все это обдумал сегодня утром.

— А как насчет проводника?

— Здешние солдаты знают каучуковую дорогу; они часто конвоируют товар.

— Хорошо, — сказал Адамс. — Я сооружу что-нибудь вроде носилок, и мы будем вас нести. Я не позволю вам идти пешком в вашем состоянии.

Берселиус наклонил голову.

— Я очень ценю, — сказал он, — все ваши заботы и внимание. Я у вас в долгу и постараюсь расплатиться хотя бы тем, что буду беспрекословно исполнять все ваши предписания. Пусть делают носилки, и если вы пришлете мне туземного капрала, я поговорю с ним на его собственном языке и объясню, что надо делать.

— Хорошо! — снова сказал Адамс, отправляясь за капралом.

«Хорошо»!.. Как скудно было это слово в сравнении с тем, что он чувствовал.

Свобода, свет, человечество, лицезрение цивилизованных людей, вот о чем он мечтал с томлением и болью, и все это поджидало его в конце каучуковой дороги.

Он вышел к стене форта и показал лесу кулак.

— Еще десять дней! — сказал Адамс.

И лес, считавший время десятками тысяч лет, только тряхнул ветками в ответ.

Струя дождя из пробегавшей тучки хлестнула Адамса по щеке, и в шелесте листвы послышался насмешливый шепот и ропот угрозы.