За последние полчаса у него появилось такое чувство, как если бы его туловище было охвачено железным обручем на уровне диафрагмы; обруч этот становился все теснее и теснее, и все труднее и труднее становилось дышать. Перелом произошел очень высоко, но он ничего не знал о том; он знал, что спина у него сломана, и что от этого люди умирают, но не вполне сознавал, что умирает, до той самой минуты, когда — с совершенной неожиданностью — дыхание его самостоятельно и внезапно прекратилось, а вслед за тем столь же самостоятельно заработало часто и мелко. Тогда он понял, что дыхание его находится во власти чего-то, над чем он не имеет уже никакой власти.

Нет более ужасного сознания, чем это, ибо человек получает его только тогда, когда находится в руках смерти.

Когда Адамс проснулся, было светло, и дождь прекратился.

Он отворил дверь. Солнце уже встало, но его не было видно. Весь мир превратился в парную баню, сквозь дымку которой смутно различались очертания леса. Солдаты только что вышли во двор из конторы, где приютились на ночь. Хижины их снесло потоками дождя, но они ничуть не казались озабоченными; увидав белого человека, они осклабились и прокричали что-то, указывая на затопленный двор и на небо.

Адамс возвратился в дом и вошел в спальню, где застал Меуса свисающим вниз головой с кровати.

Не будет больше Андреас Меус болеть душой и плакаться о каучуке…

Странно бывает смотреть на труп убитого вами человека. Но Адамс испытывал бы не больше жалости, раскаяния, если бы на месте Меуса была куница.

Он повернулся к Берселиусу. Тот спал. Бред прошел, и он дышал ровно и правильно. Еще оставалась для него надежда — надежда для тела, если не для духа.

XXXI. ГОЛОС ЛЕСА НОЧЬЮ

XXXI. ГОЛОС ЛЕСА НОЧЬЮ

Прежде всего надо было похоронить Меуса. А теперь возникал вопрос: как отнесутся солдаты к смерти начальника поста? До сих пор они ничего о ней не знали. Взбунтуются ли они или попытаются отомстить за него, догадавшись, что его убили?

Адамс не имел о том понятия, да, впрочем, ему это было безразлично. Конго бросилось ему в глаза, лишенное всяких прикрас, во всей своей неприглядной дикости, точь-в-точь как великая картина бойни бросилась в глаза Берселиусу. Целый ряд фактов, начиная с домов заложников в Янджали и М’Бассе и кончая Меусом и черепом Папити, — все сливалось в одно, составляя скелет, из которого он построил огромное и грозное чудовище, именуемое государством Конго. Солдаты, с их острыми зубами, являлись частью этого чудовища, и кипевшая в нем ярость была так сильна, что он рад был бы рукопашной, в которой руки его выразили бы то, что жаждал сказать его язык.