Володя Хутулашвили говорил быстро, усиленно жестикулируя. Затем он подробно остановился на тщательно разработанном им плане.

— Что, ребята, молчите? — испытующе посмотрев на притихших бойцов, спросил он вдруг. — Ведь в тылу у Деникина, помните, мы в игольное ушко однажды прошли?

Все улыбнулись, однако как-то показалось странным, что Володя решил их подбодрить… Он, очевидно, забыл на минутку, что ЦК выделял для Особого отряда лучших из лучших и с каждым Камо вел беседы. Все были уже испытаны фронтом.

Однако, как оказалось, Володя помнил это. Он остановился около Разина и, слегка дотронувшись до его плеча, сказал:

— Вот видишь, браток, настало время подумать о матери. Помнишь, Камо тогда тебе говорил: «Мать надо жалеть», а?

— Что это тебе, Володя, вздумалось перед заданием подшучивать над нами? — нахмурился Роман.

— Верно говоришь, Роман, — сказал Филипп. — И так все ясно. Последние твои слова, Володя, лишние… Ну, я пошел. До встречи! — И, сделав прощальный жест, Новиков вышел первым.

Все по очереди исчезали через черный ход, выходивший в противоположную от Большой Морской улицы сторону. Только одна Ася вышла через мастерскую Кулиева и отправилась на свой наблюдательный пост.

Филипп твердым размеренным шагом удалялся от Яна. Он уходил от товарищей. Уходил навсегда, и никто пока этого не знал. Если бы камовцы догадывались, что видят его в последний раз… Не одно сердце замерло бы от горя!

А Ян шел по громадному губернаторскому саду с еще по-мартовски полураздетыми деревьями, на которых только-только появились изумрудные листочки. Не спеша миновал аллеи парка, где то там, то здесь попадались ему на пути сгорбленные фигуры обездоленных беженцев из оккупированных Турцией районов Армении.

Ян старался не смотреть на этих скитальцев, чтобы, как ему казалось, не смутить их. Извечная людская слабость — стыдиться своей бедности перед преуспевающими людьми, быть может, прямыми виновниками его нищеты, — была Яну знакома!

Выйдя из сада, Абол пересек покрытую камнем Набережную улицу и спустился по узкому бульвару к Каспию. Пахло молодой зеленью, морем… Все было насыщено теплом и ароматом весны.

Ян медленно прошел мимо «Девичьей башни» — Кыз-Каляш, мрачного древнего исполина оригинальной архитектуры. По преданию, башня называлась Девичьей в память погибшей ханской дочери, которая в отчаянии, что ее выдают замуж за старого нелюбимого человека, бросилась с высоты в море и утонула. Будто именно с тех пор в этом месте море постепенно стало усыхать и отступать от берега.

Ян остановился на Засыпке[9] и долго не мог оторвать взгляда от бескрайнего простора моря. Ближнее и дальнее придвинулось. Отчетливо видимое и невольно всплывавшее в памяти слились воедино…