– В полицию? Здесь? На Барбадосе?

– Лучше в посольство или консульство, конечно. Пусть и там люди разные, а все ж свои. Только здесь российского представительства нет. Ближайшее посольство в Гайане, на континенте.

Я несколько оторопел:

– Ты что, дядь Петь, предлагаешь мне туда отправиться?

– Точно.

– На плоту?

– На чем же еще? Ты теперь моряк опытный, все знаешь, все умеешь. Дойдем!

– А Мари?

Я взглянул на нашу своенравную спутницу и сразу понял, что с ней-что-то не то. Глаза ее расширились, лицо словно осунулось. Она смотрела куда-то нам с Кривушиным за спину.

– Ну, здравствуйте, – раздался надо мной голос, заставивший меня втянуть голову в плечи.

На спинку свободного стула легла ладонь, затем в поле моего зрения появился он сам, целиком, Николай Миронов.

Глава 24

Глава 24

Задним умом все крепки.

Это я потом сообразил, что можно было просто встать и уйти. И ничего бы нам Миронов не сделал. Вот как бы он нас остановил? Ну и что с того, что рука в кармане пиджака – легкого, элегантного, светлого полотна, а карман оттопыривается угловато. Ну, даже если пистолет, и что? Не станет же он стрелять, честное слово, даже грозить своим пистиком не станет, размахивать, чай не на баррикадах. Оно ему надо, себя выдавать? Мы ж в цивилизованной стране, и люди кругом, и полицейские здесь имеются, пусть и не видно их, как во всяком курортном городе. Повяжут, а то и пристрелят без лишних разговоров.

Или попросить уйти его. Вот так взять и попросить не мешать людям отдыхать. А будет артачиться, кликнуть официантов, мол, так и так, нежелательный гость, грубит, хамит и нарывается, просим избавить. И ведь избавили бы, вот ей-ей избавили бы.

Но все эти мысли – такие трезвые, такие здравые, пришли потом. Налицо эффект так называемой лестничной психологии. Это когда самые верные слова приходят после того, как тебя, онемевшего и униженного, выставили за дверь.

В тот момент я не то что верного слова, я вообще ничего не мог вымолвить. Будто онемел, даже не мычалось.

Миронов сел и оглядел нас. На Кривушине взгляд задержал:

– Что ж ты, дядька, – он качнул головой, – совсем родню не уважаешь. На чужого человека променял. Разве так можно?