Где-то в глубине дворца раздались женские вопли, причитания:

– Убил! Убил внучку Ирода!

И наступила тишина.

Из глубины сумрачного коридора прибежал на цыпочках и остановился у входа в зал сотник Кондратий, с разъятым в ужасе ртом. Он быстро оглядел через завесу пустынное помещение, разбитую шкатулку и царя с тряпкой на руке, из-под которой выглядывал голубовато-бурый конец тонкого кинжала.

Царь и сотник некоторое время смотрели друг на друга, потом сотник так же, как и прибежал, на цыпочках осторожно отступил назад. Во дворце было тихо. Но вот из коридоров до Антипатра долетел звук далёких шагов и приглушённые стенания. Шум нарастал с каждой минутой и секундой. Он был подобен горному камнепаду.

Царь шагнул вперёд и приготовился для удара, мысленно выбирая место на теле царицы, чтобы умертвить её сразу, как поступил в своё время его отец с Мариамной, измученный вздорной, глупой женой. Правда, он нанёс ей удар в спину…

Иродиада, отдёрнув завесу, вошла в зал, увидела потного мужа с тряпкой на дрожащей руке и сделала знак придворным: остаться в коридоре. Те начали давить друг друга, занимая удобные места перед входом и глядя на царя.

Он грубым тычком левой руки протянул кусок папируса прелестной царице, отметил со стоном, что её лицо ещё более похорошело и обрело то выражение, которое свойственно только пылким женщинам, которые любили и были любимы. Царь, испустив пронзительный крик отчаяния, ударил себя по голове кулаком.

Придворные, увидев кинжал в руке царя, откликнулись мольбой и стонами.

Иродиада, не обращая внимания на мужа, не дрогнув лицом, телом, спокойно, без напускного равнодушия прочитала ядовитое послание без имени автора и подняла глаза на Антипатра.

– От кого ты получил этот донос?

– От прокуратора, и я хочу знать правду.

– Ну, что ж, знай: Иуда был у меня.

Антипатр испустил ревущий, горловой крик и, слабея ногами, качнулся из стороны в сторону, теряя равновесие. Ещё секунду назад он надеялся на то, что донос ложный, что царица откажется от обвинения в измене, и он поверил бы ей, потому что хотел верить. А кинжал должен был предостеречь её от судьбы Мариамны. Но перед Антипатром была женщина, воспитанная Римом – свободная, независимая в своих поступках, презиравшая лицемерных, двуликих иудейских женщин Палестины, которые внешне были целомудренны и покорны своим мужьям, а ночью терзались соблазнительными видениями совокуплений с множеством мужчин и, наивно веря, что Бог видел только внешнюю супружескую верность, считали себя праведницами.

Иродаида обратила свои огромные глаза на супруга, который испускал пронзительные вопли и размахивал кинжалом, презрительно улыбнулась царю. Она не ведала страха, полная любви к Иуде. И хотя в эти секунду царица не думала о нём, но всё её прелестное тело ощущало его руки, как если бы они прикасались к ней, тем возбуждая в женщине острое желание.