На глазах опешившего толстяка платье на плечах и груди «гимназистки» тут же лопнуло и повисло лоскутами. Толстяк попытался было встать со скамейки – но тут же из кустов, как черт из табакерки, выскочил усатый городовой. Ему было продемонстрировано «порванное» платье и трусики – тоже заранее чуть порванные и моментально Сонькой полуспущенные. Городовой взял толстяка за шиворот и вознамерился тащить в участок, куда тому попадать совсем не хотелось. «Недоразумение» обошлось доброму толстяку в восемь рублей – пять рублей девочке за «обиду, порванную одежду и молчание» и три рубля городовому – чтобы тот поверил в недоразумение и отпустил.

А Сонька в кустах переоделась в обычное свое платье и побежала возвращать долг отцу, не скрыв от него способа своего заработка. Старый Лейба долго хохотал и приговаривал:

– Я ж тебе говорил, Софочка: внутри голова гораздо ценнее, чем снаружи!

Вспомнив свою первую аферу, Сонька невольно улыбнулась. И решила про себя, что непременно что-нибудь придумает и на сей раз. Придумает и убежит с этого проклятого острова. И «слам» непременно сохранит!

⁂

…Они с Шуркой уже собирались ложиться спать, когда в дверь заколотили. Вооружившись неизменными вилами, Гренадерша пошла в сени, и после долгих переговоров открыла. Как оказалось, к ним прибыл посланец каторжанской «головки», состоящей из самых отпетых и безжалостных варнаков, нахальный и гордый своим поручением глот. Пройдя в избу, посланец со значением перечислил несколько имен наиболее страшных и всесильных варнаков и бродяг, а под конец озвучил причину своего появления. Каторга приглашала Соньку на сходняк.

– Что, прямо в ночь? – удивилась и немного испугалась Сонька.

– Мне велели, я передал! – цыкнул зубом глот и попытался спереть Шуркину сковородку, висящую на стенке. Возмущенная Гренадерша отставила вилы, схватила нахала за шиворот и буквально вынесла его за порог, швырнула куда-то в темноту.

– Там жди, поднарник! – сурово велела она, хотя тоже испугалась.

Пренебречь приглашением было немыслимо. Не ожидала Сонька от столь неожиданного внимания каторги к своей персоне ничего доброго. Догадывалась она и о причине вызова. Однако делать было нечего. Слушая охи и причитания Гренадерши, Сонька оделась, вышла на крыльцо, позвала посланца:

– Эй, где ты там?

– Здеся, здеся! – откликнулся глот. – Так пойдешь?

По пути в острог Сонька твердила про себя как молитву: она должна обвести этих тупых и недалеких арестантов вокруг пальца – а иначе какая же она Сонька Золотая Ручка, аферистка и мошенница высшего воровского разбору?