Здесь же, на Сахалинской каторге, она испугалась. Да, она сменила масть и два раза подряд пошла на мокрое – но кто и когда прописывал спрашивать на это дозволения и отдавать за удачный налет даже не десятину, а две трети добытого «слама»?
Сонька тихонько завыла от бессилия, рванула зажатый зубами угол подушки. Посыпались перья.
– Да что случилось, Софочка Ивановна? – заголосила Гренадерша, с жалостью глядя на испорченную подушку. – Скажи! Может, присоветую что… Может, вместе придумаем чего – я ж тут давнее тебя, на Сахалине энтом проклятом!
Сонька так резко села в койке, что Гренадерша шарахнулась вспять, едва не перекувырнулась через табурет, оказавшийся под ногами.
– Что случилось, спрашиваешь? – пепеля хозяйку яростным взглядом, как виноватую во всем, прошипела Сонька. – Варнаки твои проклятые ни за что требуют «сламом» поделиться! Вот что случилось!
Шурка, нащупав табурет, осторожно на него опустилась. Помолчав, только и спросила:
– Срок большой даден?
– Две недели! Да какая разница, Шурка! Два дня, две недели, два месяца! За что?!
– Отдай, Софочка Ивановна! Отдай ты им, проклятым, чего просют! Жизни ведь лишат!
– Дура! «Отдай»! Ты хоть знаешь, сколько отдавать надо?! Сто тыщ! Сто тыщ, понимаешь ли ты своим куриным умом?!
– Ох… Да нешто такие деньжищи на свете бывают? – Шурка, ошарашенная величиной суммы, вытаращила глаза, округлила щербатый рот. – Это когда мы с телегой за хворостом ездили, ты
– Что, жалеешь, что не знала тогда? – зло ощерилась Сонька. – Сама бы, небось, придушила за него, коли б знала! А я-то, дура, тебя хотела с собой взять, мир показать… К дочкам поехать хотела, пачпорта новые купить и в Америку перебраться, подальше отсюда!
Сонька снова тихонько завыла, держась обеими руками за голову и монотонно раскачиваясь.
– Отдай, Софочка Ивановна! – уже тверже повторила Гренадерша. – Коли каторга приговор дала – не унести тебе такое богатство отсель! Следить за тобой станут, глаз не спустят! А коли сбежать попытаешься со «сламом» – поймают, отберут и замучают до смерти! И меня заодно – кто ж поверит, что под одной крышей жила с тобой и нисколечко не знала!
– Молчи, Шурка! Молчи, не доводи до греха! Уйди отсель, дай подумать!
– Я-то уйду! – Гренадерша встала, направилась было к себе, однако вернулась, выхватила из-под Соньки порванную подушку. – Зашить надо, пока совсем вещь не спортилась…
И уже из кухни, гремя чем-то, громко сказала:
– Ты уж прости, девонька, но ежели меня пытать каторга начнет – все скажу, что знаю! И место в тайге укажу, где ты меня оставила хворост ломать. Недалече от того места ты «слам» закопала – потому как быстро вернулась! Укажу – может, и снисхождение мне от каторги выйдет!