Марина Цветаева, напротив, эмоций не сдерживала. Если она произнесла своё нет Наталье Гончаровой, то это крик, взрыв, электрический разряд в грозу, это уничтожение человека. Спасибо, что это громоизвержение не коснулось живой души, случилось через век.

Обе жрицы поэзии дали обманный читательский камертон. И конечно, знамениттое стихотворение «Счастье или грусть…», и обожествление Пушкина, и уничтожение «его вдовы» – это высотный уровень гениальных поэтических формул Марины Цветаевой. Цитируя их, – а из поэзии этих строк не выкинуть – повторяю: так нарисовался образ, когда ещё не сработали архивы, когда мы ещё не знали её писем сёстрам и братьям, Плетнёву, её участия в делах Пушкина, её любви и чистоты. Когда читающие люди считали письма Пушкина и стихи, посвящённые жене, может быть, красивыми гиперболами, а не откровениями поэта. Многострадальная Марина не знала полутонов. Цитируя эти стихи, которые надо знать, я на стороне поэзии. Но я категорически против смысла обвинений Наталии Николаевны в этих гневно-презрительных стихах. Напоминаю их вместе с оговорками.

В комментариях к этим наповал, наотмашь разящим стихам, впервые напечатанным в 1924 году в Париже в эмигрантской газете «Дни» под названием «Наташа», редакция первого советского двухтомника сочинений Марины Цветаевой дополняет стихи прозаическим отрывком из очерка Цветаевой «Наталья Гончарова», посвящённого внучатой племяннице Наталии Николаевны художнице авангарда, эмигрантке, двойной тёзке нашей героини. Привожу и эти уничижающие слова: «Было в ней одно: красавица, – писала Цветаева в 1929 г. – Только красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая. Как меч. И – сразила. Просто – красавица. Просто – гений… Тяга Пушкина к Гончаровой… – тяга гения – переполненности – к пустому месту. Чтоб было куда… Он хотел нуль, ибо сам был – всё» (очерк «Наталья Гончарова» – альманах «Прометей», М., 1967, №7, с. 161-162)247 Что говорить: блистательно сформулировано, прекрасно сказано, но не просто забыта человечность, отброшена попытка понять человека, узнать его. Придуман женский вариант Сальери там, где всё было иначе, не так. Из старых источников сначала полуправды, потом лжи вырастал суд инквизиции, жестокий, немыслимый, неправый! Поэтому совершенно справедлива инвектива Л. Черкашиной: «Поклоняться Пушкину и чернить его Мадонну – “две вещи несовместные”»248.

Новые находки безусловно дали свой корректив времени, доказали, что красавица не была нулём, а обладала душой, умом, сердцем и даром любви. Она была той, кто был нужен Пушкину. Естественно, что до гениальности Пушкина не только ей, но и близким его друзьям было далеко.