Профессор Кайль познакомился с творчеством Пушкина в необычных условиях, далёких от поэзии – в русском плену. Лагерное начальство получило распоряжение начальства вышестоящего в пропагандистских целях отметить среди немецкого контингента юбилей Гёте. Это был 1949 год, естественно, как и недавно, год двойного юбилея, и бывшему студенту и переводчику неожиданно поручили прочесть доклад о Пушкине и Гёте. Доставили несколько книг. Библиотека Гулага, собранная из реквизиций и изъятий – какие трагедии стоят за этим! Зека Кайль справился с задачей. И никакие навязанные обстоятельства не смогли помешать возникшей тогда его любви к русской поэзии, к Пушкину. Так родилась эта, безумная, казалось бы, для военнопленного, мечта перевести на немецкий язык поэму «Евгений Онегин». Эта блестящая работа, растянувшаяся на два десятилетия, знакома русскому читателю по опубликованному в Москве параллельному переводу240.

Нельзя не сказать об обратном интересе – пушкинской «всемирной отзывчивости», о чисто человеческой стороне, может быть, начального интереса Пушкина к литературе немецкой. Напомню, что дома, ещё до Лицея, он был невольно ориентирован на французскую литературу и знал её. В Лицее же лучшими друзьями Пушкина оказались Дельвиг и Кюхельбекер, немцы по происхождению. Антон Дельвиг, сын обрусевшего немецкого барона, обладавшего лишь титулом, к моменту поступления в Лицей совсем не знал немецкого языка. Пушкина и Дельвига приобщил к немецкой литературе Кюхельбекер, который был, по словам Пушкина, её вдохновенным комментарием.

Позже, во время ссылки в Михайловское, на полях рукописей Пушкина появились профили Гёте и Шиллера. Великие немецкие поэты сыграли особую роль не только в его творчестве, но и в повороте жизненной ситуации. Они оказались причастны к ссылке в Михайловское, изолировавшей его от литературного и дружеского окружения, хотя пушкинская открытость создала ему замену общения. Известно, что главным обвинением Пушкину в одесский период явилось безбожие, говоря языком того времени, «афеизм» ( «Говорят, что я афей…»). Агенты жандармского корпуса вскрыли письмо Пушкина Кюхельбекеру, в котором нашли рассуждения о Гёте и Шиллере и их обоих, в жандармском понимании, безбожии. Сам Пушкин считал перлюстрацию писем прямой причиной ссылки и, говоря о себе в третьем лице в литературном отрывке, названном «Воображаемый разговор с Александром I», вновь подтвердил, что «святой дух иногда ему по сердцу, но он предпочитает Гёте и Шиллера»241.

«Дух отрицанья, дух сомненья» был близок Пушкину в конце 20-х годов. Он воплощался и в конкретных лицах, как, например, его другвраг Александр Раевский, и в смелом творчестве Гёте, для которого богоборчество было философией, апологией гордого, естественного человека, которому претила схоластика религиозной морали.