Два гигантских юбилейных шоу далеко позади. Но год Пушкина и Гёте – это не только формула массовой культуры, но стремление времени к духовному очищению. Клонированию эти двое не подлежат. Так и останутся: «Божественный Пушкин» и «Божественный Гёте» (второе по определению вечно ироничного Гейне).245

Поздняя попытка реабилитации Натали

Поздняя попытка реабилитации Натали

Вопреки первоначальным обвинениям и оценкам, благодаря архивным находкам последних десятилетий, главным образам, письмам Наталии Николаевны сестрам и братьям, теперь непререкаемо ясно, что она, вопреки пренебрежительным и поверхностным оценкам, была образованна, добра, умна, тактична и деликатна. И несомненно любила Пушкина. Знала его стихи, читала, была ему помощницей в делах.

Недобрые и фальшивые оценки её личности, равноценные совремённым «блондинка за рулём», часто рождённые скрытой завистью или ревностью, опровергли ещё в пушкинское время настоящие друзья Пушкина – Д. Ф. Фикельмон, ближайший друг Пушкина Павел Нащокин, священник и духовник Наталии Николаевны отец Василий Бажанов, не открывший тайну исповеди, а высказавший свою уверенность и понимание духовного строя своей духовной дочери; в ХХ веке то же доказал психологически точно писатель Куприн и целый ряд учёных пушкинистов нового времени: прежде всего, И. Ободовская и М. Дементьев.

ХХ век сначала был очень недобр к жене Пушкина, в чём повинны дорогие для меня Анна Ахматова и Марина Цветаева, не говоря о ярких «рабочих» советских поэтах, например, Ярославе Смелякове, который посвятил Н. Н. стихи, написанные в прокурорском тоне, с такими, например, строками: «Мы их по пальцам сосчитаем, / Твои дворцовые балы!» или: «Напрасный труд, мадам Ланская, /Тебе от нас не убежать!». И подумать только, что этот гнев, эти оскорбления милейшему существу, были рождены любовью к Пушкину, обидой за него! Или женской ревностью, ощутимой в наших великих поэтах, не прощающих слабости вроде улыбки, желания танцевать на балу, слышать комплименты – через 100 лет.

У Ахматовой нет стихов, в которых она клемила бы презрением жену Пушкина. Думаю, что её презрение было столь сильным, что она не опускалась до её личности в стихах. Но в прозе, в своих пушкинских штудиях, она мимоходом проходится по этой якобы недостойной персоне, лишь намекая на её пустоту, непонимание Пушкина, бессердечие. Ахматова высокомерно нафантазировала характер Наталии Николаевны, поверив филологу и историку, писателю Павлу Щёголеву, в свою очередь поверившему таким вроде бы близким пушкинским друзьям, как Вяземский, круг Карамзина, даже Жуковский, вообще не понявший, что произошло. Убедительно отметая ряд ошибочных моментов нарастающей трагедии, Ахматова осталась беспощадной к юной женщине, которую любил Пушкин. Анна Ахматова стала заложницей своего воображения, своего высокомерного самомнения. «Вдова… всех поражала своим удивительным бездушием» – фраза презрения Ахматовой, не верящей в непоказное горе, в сдержанность проявления его перед лицом «всех».246 Если бы не этот жестокий прокол по отношению к Наталии Николаевне, Ахматовская Пушкиниана имела бы совсем иной вес, ибо в ней немало глубоких литературных аналогий и ценных находок. Анна Ахматова не называет Натали по имени, она сдерживает своё эмоциональное неприятие «вдовы Пушкина», называя её только так. Её кастовое отчуждение – это ледяной холод к чужой и чуждой. Она всё решила заранее, просто не захотела ничего узнавать. Только презрительное молчание по отношению к Гончаровой, как и к её сестре Екатерине, во многом действительно виновной. Вся «весёлая банда» смотрела в рот Дантесу и пела с его голоса, своего мнения не было ни у кого из этого окружения. Такова точка зрения Ахматовой, которую можно и нужно принять – но только при ином взгляде на Наталию Николаевну.