В-третьих, новые технологии требовали чрезвычайно больших капиталовложений и (за исключением высококвалифицированных ученых и специалистов) меньших затрат людского труда или же вообще заменяли его автоматикой. Главной особенностью “золотой эпохи” являлось то, что она требовала постоянных масштабных инвестиций и все меньше нуждалась в людях, которые интересовали ее только как потребителей. Однако волна экономического роста была столь мощной и стремительной, что для поколения ее современников это было неочевидно. Напротив, экономика развивалась столь интенсивно, что даже в индустриальных странах доля промышленных рабочих среди занятого населения оставалась прежней и даже увеличивалась. Во всех развитых странах, кроме США, резервы рабочей силы, выросшие во время довоенной депрессии и послевоенной демобилизации, истощились, и жители сельских регионов, эмигранты и замужние женщины, до этого находившиеся вне рынка рабочей силы, теперь вливались в него во все больших количествах. Тем не менее идеалом, к которому стремилась “золотая эпоха” (достигнутым только частично), являлось производство и даже обслуживание без применения человеческого труда: роботы-автоматы, собирающие автомобили, тихие помещения, наполненные рядами компьютеров, контролирующих выделение энергии, поезда без машинистов. Люди были необходимы подобной экономике только в качестве потребителей товаров и услуг. В этом и состояла главная проблема. Но в “золотую эпоху” она все еще казалась далекой и нереальной, как будущая смерть вселенной от повышения энтропии, о которой человечество предупреждали еще ученые викторианской эпохи.

Напротив, создавалось впечатление, что все проблемы, преследовавшие капитализм в “эпоху катастроф”, исчезли навсегда. Пугающая и неотвратимая последовательность циклов взлетов и депрессий, столь устрашавших человечество в период между Первой и Второй мировыми войнами, превратилась в череду умеренных колебаний благодаря разумному управлению макроэкономикой (по крайней мере, в этом были убеждены экономисты – последователи Кейнса, консультировавшие теперь правительства). Безработица? Но где ее можно было найти в развитых странах в 1960‐е годы, когда в Европе в среднем она составляла лишь 1,5 %, а в Японии – 1,3 % (Van der Wee, 1987, p. 77)? Она не была ликвидирована только в Северной Америке. Нищета? Конечно, бóльшая часть человечества по‐прежнему жила в бедности, но какое отношение могли иметь строки из “Интернационала”

“Вставай, проклятьем заклейменный” к рабочим старых центральных промышленных регионов, если теперь их целью был собственный автомобиль и ежегодный оплачиваемый отпуск на пляжах Испании? А если вдруг наступили бы трудные времена, разве государство “всеобщего благоденствия” не предоставило бы им такую поддержку, о которой они раньше не могли даже мечтать, и не защитило бы от болезней, несчастных случаев и даже нищеты в старости? Их доходы росли год от года почти автоматически, и казалось, так будет продолжаться вечно. Доступный им спектр товаров и услуг, предлагаемых системой производства, сделал прежние предметы роскоши товарами ежедневного потребления, и число их увеличивалось год от года. Чего еще в материальном отношении могло желать человечество, кроме распространения прибылей, уже обретенных счастливчиками в некоторых странах, на несчастных обитателей регионов, еще не вступивших в эпоху развития и модернизации, которые составляли большую часть земного шара?