У нас нет причин сомневаться в том, что капитализм был сознательно реформирован в течение последних военных лет, главным образом теми американскими и британскими политиками, которые были облечены достаточной властью для этого. Ошибочно считать, что люди никогда не извлекают уроков из истории. Опыт межвоенных лет, и в особенности Великой депрессии, был столь катастрофическим, что о скором возвращении к довоенному уровню никто не мог и мечтать (как это делали многие общественные деятели после окончания Первой мировой войны). Мужчины (женщины пока еще почти не допускались в первые эшелоны общественной жизни), определявшие принципы послевоенной экономики и перспективы мирового экономического порядка, все пережили эпоху Великой депрессии. Некоторые, подобно Дж. М. Кейнсу, вышли на общественную арену еще до 1914 года. И даже если воспоминаний об экономическом крахе 1930‐х годов было недостаточно, чтобы подстегнуть желание реформировать капитализм, то тем, кто только что воевал с гитлеровской Германией, порожденной Великой депрессией, а также тем, кто оказался лицом к лицу с перспективой коммунизма и советской власти, продвигавшихся все дальше на запад по руинам капитализма, были очевидны политические риски в случае, если эта реформа не будет проведена.

Эти государственные деятели ясно понимали четыре вещи. Катастрофа межвоенных лет, повторения которой ни в коем случае нельзя было допустить, произошла главным образом из‐за краха мировой торговой и финансовой системы и, как следствие, раздробления ее на разновидности автаркических национальных экономик. Раньше мировую экономическую систему стабилизировала гегемония британской экономики и ее валюты – фунта стерлингов. Между Первой и Второй мировыми войнами Великобритания и фунт стерлингов уже не были настолько прочными, чтобы выдержать это бремя, которое могли теперь взять на себя лишь Соединенные Штаты и доллар. (Этот вывод, естественно, вызвал гораздо больший энтузиазм в Вашингтоне, чем в остальном мире.) Великая депрессия явилась следствием недостатков ничем не ограниченного свободного рынка. Следовательно, отныне этот рынок надлежало заменить или ограничить рамками государственного планирования и управляемой экономики. Наконец, по социальным и политическим соображениям нельзя было допустить возвращения массовой безработицы.

Государственные деятели за пределами англоязычных стран имели мало влияния на перестройку мировой торговой и финансовой системы, но в основном одобряли отказ от прежнего либерализма свободного рынка. Государственное планирование и управление экономикой не было новшеством для некоторых стран, в частности для Франции и Японии. Даже государственная собственность и государственное управление производством были вполне привычным явлением, которое после 1945 года распространилось в западных странах еще шире. Этот вопрос не был всего лишь предметом идейных разногласий между социалистами и антисоциалистами, а общий сдвиг влево, присущий политике Сопротивления, сделал его еще более значимым, чем в довоенное время, что хорошо видно на примере французской и итальянской конституций 1946–1947 годов. Так, даже после пятнадцати лет социалистического правления (в 1960 году) государственный сектор в Норвегии занимал меньшее место в экономике, чем в Западной Германии, отнюдь не склонной к национализации.