Колоритная фигура Павла Садовского — известного трубача, работавшего в оркестре Большого театра с 1930 по 1958 год, запомнилась многим. Это был поленовский старожил. «Он жил в избушке рядом с землянкой лодочника. Толстый, высокий, с огромным животом, всегда слабо прикрытым какой-то распашонкой, Садовский часто сидел на лавочке возле своего домика. С ним уважительно здоровались проходившие мимо люди. Этот дядя Паша был общий любимец — заядлый рыболов, балагур, весельчак, любитель выпить. Он великолепно играл на корнет-а-пистоне — маленькой позолоченной трубе с удивительно чистым звуком. В третьем акте балета “Лебединое озеро” есть сольный номер для корнет-а-пистона — “Неаполитанский танец”. Дядя Паша незабываемо исполнял эту партию. Он просыпался рано и первым делом тянулся к своему любимому инструменту, чтобы услышать его голос. Постепенно сложилась традиция: ровно в восемь в звенящей тишине приокского утреннего простора раздавался изумительно чистый звук корнет-а-пистона дяди Паши — он исполнял “Неаполитанский танец”. Для всех окрестных деревень это была если и не побудка, то знак времени. Люди, благодарные дяде Паше и за его искусство, и за его точность, ориентировались по звуку трубы в своем укладе жизни», — вспоминал Борис Мессерер, приезжавший в дом отдыха с отцом Асафом Михайловичем.

Проводились в Поленове и разнообразные конкурсы, в частности, тот самый, на поедание манной каши без ложки. Победителем неизменно становился Кирилл Кондрашин — коллеги шутили, что Кирилла Петровича в детстве недокормили манкой, вот почему он с таким профессионализмом готов уплетать ее сейчас. Другие иронизировали, что знаменитый дирижер долго тренируется перед поездкой в дом отдыха. Устраивались и конкурсы красоты, но также с подтекстом — мужчины переодевались в женские платья, а гримировали их артистки балета. Победителей награждали вкусными пирогами с грибами и капустой. В программу развлечений входили турецкая баня и даже концерт цыганского оркестра под управлением тромбониста Якова Штеймана.

До Поленова основная часть отдыхающих добиралась по Оке, на большом колесном пароходе «Алексин», что ходил еще до войны, из Серпухова. Пароход был с салоном (где можно было спрятаться от непогоды), капитанской рубкой, из окна которой выглядывало большое рулевое колесо с ручками, и, конечно, с огромной черной трубой, выпускавшей столб густого дыма. Борис Мессерер помнит, что корабль нередко садился на мель, и тогда капитан отдавал команду пассажирам немедля перейти на правый борт, а затем на левый. Таким образом пароход удавалось раскачать и снять с мели: «Пассажиры — как правило, деревенские бабы, располагавшиеся со своими мешками прямо на палубе, — безропотно исполняли приказы капитана, таща за собой свою поклажу… Юношами мы, не дожидаясь, когда спустят трап, перепрыгивали через большую щель между кораблем и дебаркадером, чтобы как можно скорее прорваться в буфет, где продавалось теплое “Жигулевское” пиво в бутылках, представлявшее собой острейший дефицит в этом глухом месте».