Виолончелист Большого театра Святослав Николаевич Кнушевицкий — Светом за его доброту его звали друзья и знакомые — был мужем Натальи Шпиллер, преподавал в Центральной музыкальной школе, куда по проторенной дорожке определяли почти всех детей Большого театра (как вариант — в балетное училище). Когда Мария Максакова надумала учить дочку музыке, то Людмила попала именно к нему, к счастью, ненадолго. Людмила Максакова ничего кроме музыки в своем доме не слышала: «Это был какой-то поющий корабль, а не дом. Все друг друга знали. Мужчины тогда еще носили шляпы, на улице перед дамами они их снимали, в жару или мороз — неважно. Дамы, например, Наталья Дмитриевна Шпиллер, мамина ближайшая подруга, необыкновенная красавица, — у нее была еще дореволюционная шляпка с вуалеткой, она носила ее и при советской власти. Они держались как люди XIX века, которых как будто случайно забросило в суровый XX». Добавим, что уважение друг к другу было отличительной особенностью старшего, «брюсовского» поколения артистов Большого театра. Трудно себе представить, чтобы Лемешев не поздоровался с Козловским, а Рейзен ругался с Пироговым. На это обращает внимание и Владимир Атлантов, говоря о том, что «старшее поколение артистов было воспитано иначе. Они имели другое мироощущение и другие отношения. Это было заметно. С нами старшее поколение контактировало очень мягко. В основном, доброжелательно».

В СССР экономия на сыре и масле была более свойственна рабочим и крестьянам, а коллекционирование — исключительно солистам Большого театра, а еще известным адвокатам и врачам, имеющим солидную клиентуру из тех же артистов. Вот и Вишневская рассказывала, что Ростропович тоже бросился собирать фарфор, часто ничего не понимая в той чепухе, которую ему втюхивали за большие деньги. Но девать-то их — деньги — было некуда в условиях дефицита всего, вот и гонялись дорогостоящие артисты за шедеврами, охотно скупая произведения искусства. С Головановым и Неждановой могла бы поспорить в этом отношении лишь Екатерина Гельцер, она также жила в Брюсовом переулке, но в другом доме — в мхатовском кооперативе (номер 17), построенном для тех артистов, кто не уехал из Советской России.

Этот дом появился исключительно благодаря Гельцер, его также в 1927 году проектировал Щусев. «В один из вечеров к нам пришел архитектор Алексей Щусев и стал говорить о новом постановлении, по которому можно создать кооперативное общество, взять госкредит на 30 лет и построить дом. Москвин и Гельцер — прима-балерина, самая прима из всех прим, — плюхнулись перед Щусевым на колени и сказали: строй нам кооператив. Все присутствующие немедленно записались и тут же назвали его “Деятели искусства” — сокращенно “Диск”. В “Диске”, конечно, оказалось много актеров МХАТа, и, когда выбирали место для дома, выбрали Брюсов переулок, поближе к театру. Щусев тогда был на пике славы, он уже построил мавзолей, и ему разрешалось то, что не разрешалось другим, поэтому дом получился необычным, конструктивистским, на него многие ездили смотреть. Особенно выделялись угловые окна — кажется, это был первый такой дом в Москве. Интересно, что Щусев тайно сделал вентиляционное отверстие внутри стены между этажами — на случай разрухи, чтобы можно было ставить печурки. И потом эту тайную вытяжку мы нашли, она-таки пригодилась», — рассказывала в 2013 году дочь репрессированного философа Густава Шпета Марина Шторх. Сам Щусев поселился на самом верху, в своей новой мастерской. А дом полюбили артисты балета Большого театра — Александр Годунов, Марис Лиепа, Алексей Ермолаев.