В огромной квартире номер 12 на четвертом этаже, завешанной сверху донизу картинами, коих Екатерина Гельцер насобирала на целую галерею, работ одного Левитана было до полусотни, не говоря уже о Врубеле и Коровине, Сурикове и Репине (многое ей дарили, оно и понятно: балерина!). Когда в 1941 году немцы подошли к Москве, коллекцию Гельцер вывезли из столицы под усиленной охраной как особо ценную (впоследствии все было разбазарено). У себя дома Гельцер занималась с ученицами. «Занятия проходили в танцевальном зале ее шикарной квартиры в Брюсовом переулке. В качестве станка использовалась спинка кровати из карельской березы, напротив которой находились камин с зеркалом. Из уроков Екатерины Васильевны мне запомнилось бесконечное количество вращений в разные стороны, множество больших батманов у станка и jete en tournant (прыжков), которые Гельцер велела делать быстро, как бы расстилая их по полу — такая манера исполнения этого прыжка очень характерна для того времени», — вспоминала балерина Большого Алла Богуславская. По хозяйству старой балерине помогала столь же древняя домработница и костюмерша в одном лице — немка Альма. Приходивших к Гельцер гостей неизменно поражало и присутствие молоденького пианиста, якобы аккомпанировавшего на рояле ее ученицам[95].

Карьера Екатерины Гельцер в чем-то подобна творческому взлету Антонины Неждановой: она начала танцевать еще при Николае II, снискав успех в Париже и Лондоне. Еще Книппер-Чехова писала Антону Павловичу в феврале 1903 года:

«Здравствуй милый мой, дорогой мой Антончик!

Вечером были на бенефисе Гельцер. Подношений было масса, что-то, кажется, 20 корзин и подарков. Гельцер танцует очень мило, легко».

Народная молва по сию пору приписывает балерине роман с финляндским бароном Маннергеймом и последствия романа — родившегося сына, служившего Гитлеру. (Вообще же свои скелеты в шкафу имелись почти у каждого народного любимца из сталинской обоймы, будь то Рихтер или Уланова, касались они преимущественно личной жизни…)

Аристократические манеры в поведении артистов старшего поколения, очевидно, имеют свои корни в шаляпинской традиции: простолюдин Федор Иванович, поднявшийся с самых низов до недосягаемых вершин, обретший фактически (но не юридически) дворянский статус, стал для них образцом в жизни и поведении. Он мог позволить себе всё: и заказывать костюмы у лучшего портного в Лондоне, и иметь двух жен, только вот определить детей в Царскосельский лицей ему не дали — чуть ли не единственная привилегия, которой певец был лишен. А все остальное — пожалуйста! Тем более что в нашей стране по сию пору большое значение имеет не то, чем владеешь ты, а то, что не дано другим. Такое ценится вдвойне.