Мысли его непрестанно кружили в голове, впивались в мозг, ранили его, рождали в нем сомнения. Чьим воином он станет? Сиксиков? А если они когда-нибудь узнают, что его отец пьяным валялся на земле на потеху белым людям?

Харка никому не рассказывал об этом, никому не мог признаться в этом позоре – ни Могучему Оленю, ни Горящей Воде, ни шаману. А если они когда-нибудь сами обо всем узнают?

Может, ему вернуться к дакота? Ему, сыну вождя, которого они до сих пор называют предателем? Сейчас, оставшись наедине с самим собой, Харка признался себе, что тоскует по родине, по своему племени, в котором он родился. Никакое гостеприимство сиксиков не могло искоренить эту тоску. Он понял, что эта тоска живет и в сердце его отца. Зачем Маттотаупа тайно пошел в вигвам Унчиды? Конечно же, не для того, чтобы встретить там Тачунку-Витко! Они оба не решались признаться друг другу в этом робком, глубоко, на самом дне души, запрятанном чувстве – сознании, что они принадлежат к Сыновьям Большой Медведицы. И именно это чувство они болезненней и горше всего оскорбили друг в друге. Маттотаупа – когда вынудил Харку заколоть собственного брата, а Харка – в момент прощания.

Что же их ждет впереди? Неужели Харка станет воином, чтобы снова служить разведчиком у белых людей? Нет. Вачичун – бледнолицые – имели все основания охотиться на Харри, чтобы линчевать его, потому что сердце его переполняла ненависть к ним. Харка вспомнил о послании, которое ему передала изувеченная семинолка вместе с поясом из вигвама вождя Оцеолы. Эта женщина умерла. Она сама захотела смерти, как только узнала, что Харка уходит из лагеря. Но она исполнила последний долг своей изуродованной, уничтоженной жизни, и этот призыв к мести теперь жил в нем – вместе с голосом вождя племени семинолов, которого изгнали с родной земли, но храбрейшие воины которого до сих пор борются с белыми врагами, укрывшись в болотах.

Солнце уже клонилось к горизонту, а Харка все еще был занят своими мыслями. Одержимый желанием найти единственно правильное решение, он не чувствовал ни голода, ни жажды. Наступил вечер. Солнце светило уже с запада, и Харка не видел его лучей; он только чувствовал их, а перед ним лежала его собственная тень. Цветные сумерки перешли в черную тьму. Загорелись звезды, луна поплыла по ночному небосклону.

Харка все сидел, вперив взгляд во тьму. Мысли его летели и летели по кругу. Он вновь и вновь ловил их, просеивал, словно через сито.

Так прошла ночь. Не сомкнуть глаз всю ночь, сутки не есть и не пить было для Харки привычным делом и не стоило особых усилий.