Маттотаупа остался один со своим сыном. Он прислушивался к его дыханию и в то же время ловил каждый звук, доносившийся от вигвамов в лагере. Там царила суета. Кто-то уже разбирал вигвамы, чтобы еще до рассвета отправиться в родные прерии. Отвязанные полотнища из шкур хлопали на ветру, лошади нетерпеливо топтались на месте, выли собаки, раздавались чьи-то возгласы. Вскоре по прерии замелькали тени всадников, послышался топот копыт. Над землей высился звездный купол неба.
Маттотаупа был хорошо вооружен и готов к тому, что после окончания праздника и перемирия дакота нападут на него и постараются убить его и сына. Правда, убить беззащитного воина, принесшего жертву Солнцу, считалось позором, но он слишком долго жил на границе между бледнолицыми и краснокожими, чтобы верить в благородство врагов. Он напряженно всматривался в темноту и вслушивался в тишину, почти желая, чтобы Тачунка-Витко взял на себя позор и напал на них. В нем было достаточно ожесточения, чтобы в третий раз вступить в поединок с этим врагом. Но Тачунка-Витко не появлялся, хотя его вигвам все еще стоял в центре лагеря, и не пытался убить Маттотаупу и утащить в плен лежавшего в беспамятстве молодого воина.
Утром лагерь покинули остальные участники праздника, и к полудню все стихло. Осиротевшая прерия лежала под безжалостными лучами солнца.
Маттотаупа перенес сына в тень невысокого холма и, как только тот шевельнулся, напоил его.
Когда в следующую ночь завыли волки, Маттотаупа не выпускал из рук винтовку. Он был теперь для своего сына и отцом, и заботливой матерью. На второй день Рогатый Камень наконец пришел в сознание. Он еще не говорил, ни о чем не просил, но отец угадывал каждое его желание.
Изгнанники
Изгнанники
Следующие дни прошли без происшествий. Маттотаупа ночами убивал волков, а днем охотился на тетеревов. Недостатка в пище не было. Когда Рогатый Камень оправился от ран настолько, что мог сам держать в руках оружие, Маттотаупа начал уходить в дальние рейды. Он разведал, что во время Большой Охоты на бизонов между дакота и черноногими произошли столкновения.
По мере выздоровления перед молодым воином неумолимо, с угрожающей остротой вставал вопрос, чему посвятить вновь обретенную жизнь.
Стоял вечер – один из тех мягких вечеров, которыми так богато уходящее лето. Зной иссяк, а холод подступал незаметно, ждал своей очереди. Все в природе, казалось, пришло в равновесие, застыло в обманчивой, причудливой гармонии, согретой колдовством ласкового солнца.
Маттотаупа разжег небольшой костер. Они с сыном сидели у огня и задумчиво курили трубки, поглядывая друг на друга. Они уже почти сравнялись ростом, только Рогатый Камень был стройнее исхудавшего Маттотаупы. Ему исполнилось двадцать лет, отцу – сорок два. Оба выглядели старше своего возраста, но по-разному. Сын казался слишком серьезным и замкнутым для своих лет, слишком сильным и выносливым. Маттотаупа же утратил былую энергию, выразительность лица, в его чертах стала проявляться неуверенность. Сила его тоже пошла на убыль, и хотя она по-прежнему была необыкновенной, но прежняя выносливость стала ему изменять. Маттотаупа выдерживал теперь лишь кратковременные мощные нагрузки. Из-за густой проседи он производил впечатление пятидесятилетнего мужчины. Вот и сейчас, сидя у огня с поникшей головой и опущенными плечами, он казался слабым и печальным. Рогатого Камня мучило чувство стыда из-за того, что отец остался с ним и спас ему жизнь. Ему о многом хотелось спросить его, но первым начинать разговор, выходящий за рамки обыденных насущных тем, он не смел.