Визиру не находит себе места, меряет спальню крупными шагами; ступает он осторожно, будто боясь кого-то разбудить. Внимательно рассматривает все, что стоит в комнате, но ни к чему не притрагивается. На этой постели она спала… Подушка и белый пододеяльник не слишком свежие. На стуле валяется платье Роксаны, я его узнаю, вчера во время моего визита она была как раз в нем. Поверх платья брошены чулки и белье. Справа и слева от кровати тумбочки. Визиру по очереди подходит к каждой. В правой один ящик наполовину выдвинут — в нем валяется пустая упаковка от снотворного. Визиру явно что-то ищет… Может, перед смертью Роксана написала записку или хоть несколько строчек, чтобы объяснить свой отчаянный шаг. Такое обычно характерно для психологии самоубийц, хотя бывают и исключения…

Неожиданно Матей Диникэ, все еще пребывающий в прострации, бормочет как бы самому себе:

— Не могу понять… Голова идет кругом, я не могу понять! Господи, почему она это сделала? Я ее успокаивал, уверял, что все утрясется… Двадцать пять лет! В этом месяце ей исполнялось двадцать пять лет… 30 октября!

Он снова умолкает. Ни один из нас не решается спросить его о чем-нибудь. Тяжелое, как на кладбище, молчание прерывается через десять минут шумом мотора.

— Приехали!

Майор Визиру выходит и возвращается в сопровождении двух штатских: один грузный, а второй стройный и элегантный, даже щеголеватый. Вспомнив о том, что он хозяин дома, Диникэ встает с кресла. Он с трудом, но все же держится на ногах.

— Майор Теодор Винтилэ, — представляется толстяк, пожимая мне руку.

— Старший следователь, — уточняет Визиру. — А это, — Визиру представляет его спутника, — прокурор.

— Овидиу Петреску.

На пороге спальни появляется еще одна фигура, нагруженная фотоаппаратом с лампой-вспышкой и инструментами. Не помню его имени, но догадываюсь, что это специалист по криминалистике, тоже офицер.

Визиру берет меня под локоть и говорит:

— Мы уезжаем… Этим делом теперь будут заниматься прокуратура и милиция.

— Возьмите мою машину, — предлагает нам офицер милиции дружеским тоном.

— А Матей Диникэ? — спрашиваю я простодушно.

— Он останется здесь, с нами… он должен дать показания, — объясняет мне старший следователь. По тому, как он дышит, я понимаю, что он болен астмой.

На улице по летной привычке я поднимаю глаза к небу, охваченному предзакатным пламенем. Вечерний морской бриз заставляет меня вернуться к реальности дела Владу.

— Вы встречались когда-нибудь с ситуацией, когда самоубийца не оставляет после себя никаких объяснений? — спрашивает Визиру криминалиста прежде, чем мы садимся в машину.